исследования И. Боричевского – «Моя родословная» Пушкина и лермонтовские стихи, написанные на смерть поэта. Сопоставляя и тщательно анализируя обе вещи, автор приходит к интереснейшим выводам. Он устанавливает, что в строках «Моей родословной» —
И не был беглым он солдатом
Австрийских пудреных дружин
Пушкин имел в виду канцлера графа Нессельроде, ловкого авантюриста, когда-то служившего в австрийской армии, а затем пригретого в николаевском Петербурге. Из салона Нессельроде тянулись нити гнусных интриг, которыми был опутал Пушкин. Здесь ненавидели поэта, и об этом знал Лермонтов. Именно новую придворную знать и ее виднейшего представителя графа Нессельроде он имел в виду, когда смело обличал «надменных потомков» «известной подлостью прославленных отцов». Это они пятою рабскою попирали «обломки… обиженных родов». О них же говорил и Пушкин, когда противопоставлял новой знати – «родов дряхлеющих обломок».
Таким образом, Лермонтов сознательно опирался в своих стихах на «Мою родословную», как бы продолжая ее замысел, усиливая ее мотивы.
Знаменательно, что, характеризуя Дантеса, Лермонтов прибег к такому сравнению: «…подобно сотне беглецов». Снова перед нами возникает образ «беглого солдата» из «Моей родословной». Конечно, Лермонтов сравнивает убийцу Пушкина с чужеземцами, подобными Нессельроде, которые являлись в Россию «на ловлю счастья и чинов», а в душе презирали свое новое отечество, случайно, что именно Нессельроде усердно оказывал покровительство французскому легитимисту Дантесу, а позднее он же всячески поддерживал Баранта. И не вина этого последнего, что Мартынову удалось покончить с поэтом. Мы ничуть не преувеличим, если скажем, что мимо этих лермонтовских материалов, опубликованных в «Литературном наследстве», не пройдет ни один вдумчивый читатель. Они обогащают новыми данными в науку о Лермонтове, помогают опровергнуть многие неверные представления и лживые легенды о великом поэте, созданные старым либерально-буржуазным литературоведением. Таковы, например, легенды о мнимом одиночестве Лермонтова, о его трагической замкнутости. Только теперь мы по-настоящему узнаем тех людей, с которыми общался поэт в разные периоды своей жизни: это была среда передовой русской интеллигенции 30-х годов.
Благодаря работе Н. Бродского выясняется подлинный облик Святослава Раевского, ближайшего друга Лермонтова, поплатившегося свободой за активное распространение стихов на смерть Пушкина (он был сослан в Олонецкую губернию). До сих пор оставалось неизвестным, что Раевский был литератором и выступал в печати. Он интересовался учением Фурье и разделял идеи утопического социализма; именно этим объясняются строки письма, в котором Лермонтов называет своего друга «экономо-политическим и мечтателем».
Столь же интересны и значительны новые данные, собранные исследователями о докторе Майере (изображенном в «Герое нашего времени» под именем доктора Вернера), об А.И. Тургеневе, А.А. Столыпине, художнике
