если надо было вывести Проф-Хоффа из равновесия. Тогда он начинал проговариваться.
– Ты станешь собственностью станции, – мстительно продолжал он.
– Хорошо, – повторил я.
Справившись с собой, профессор вновь обрёл прежний высокомерный вид. Глаза навыкате, выдвинутый подбородок, оттопыренные губы – каждая черта как вызов. «Признанный при жизни гений». Так он позировал для интервью.
– Ты улетишь туда – и не вернёшься. Останешься там.
Я хотел, чтобы он признал нас. Чтобы отнёсся, как к своему наследию. Хотел напутствия. В тот момент меня волновал не факт отправки на другой конец галактики, а тон, с которым мой создатель обращался ко мне. Для него я был машиной. Изделием. Ему было всё равно – здесь я буду или где-то ещё.
Услышать бы, наконец, его мнение о «Кальвисе», о кнопке, о новых правилах! Но я понимал, что этого не будет.
– Так и произойдёт, я не шучу, – поморщился профессор, путая моё отчаяние со скептицизмом. – Это не тест и не испытание. Это данность.
– Скоро? – поинтересовался я.
– Завтра. В одиннадцать утра за тобой явится сопровождающий.
– Скоро…
– В десять я распорядился устроить общее собрание.
Хорошо, не назвал это «прощальной церемонией»!
– Я на тебя надеюсь, – неожиданно признался он.
Вот оно! И я изобразил благодарность. А потом – смущение, чтобы не переусердствовать.
– Ты сможешь продемонстрировать… – он запнулся.
– Себя? – подсказал я.
– Чему тебя научили! – рассердился профессор. – Покажешь, что в тебя вложили. Ну, ступай…
Наш Виктор Франкенштейн испытывал к своим чудовищам явную неприязнь. Потому что мы были.
Далеко не сразу я понял, откуда эта отстранённость, которая после «Кальвиса» переросла в отвращение. Не стоило приписывать ему «страх». Он не боялся, что ИскИны научатся создавать людей. Да плевал он на это! Ничего, кроме Великого Матричного Клонирования его не интересовало. Развитие технологии – единственное – имело смысл.
Он слишком вложился в свой эксперимент. Седьмое поколение – теория, требующая особенной практики. И ему разрешили «попробовать». Он получил, что хотел. И вдруг оказалось, что эксперимент закончился, а мы – нет. Мы живём. Дышим. Относимся к нему. Чего-то хотим. А он ничего от нас не хотел.
Не собирался он становиться «отцом». Полагаю, он и судьбой своего донорского материала не особо интересовался. Другое дело – наука. Прогресс. Возможность продвинуться чуть дальше. Восьмое поколение, девятое… Но куда тут продвинешься, когда нежданные «сыновья» повисли мёртвым грузом? После «Кальвиса» не было никаких шансов избавиться от нас. И тут – запрос с «Тильды». Какое счастье!
Услужливая память сделала ловкий монтаж, выкинула суету вопросов и объяснений – и меня перенесло в десять утра следующего дня.
