и недостаткам добавилась одна крохотная фобия. Пирофобия, боязнь открытого огня. На Земле я бы мигом вышибла из тебя эту хворь, а здесь… Может быть, полетишь со мной на Землю, домой?» – «Нет, – сказал Кратов упрямо. – Рано еще». – «Да не рано, – возразила доктор Славина, укоризненно качая аккуратной седой головкой. – Я же все о тебе знаю. Ты сам себя замкнул в Плоддерский Круг. Но шесть лет – это очень долго». – «Нет», – повторил Кратов. К нему возвращалось обычное самообладание, пережитый кошмар понемногу отступал, размывался, таял среди реальных ощущений. «Я сам отвечаю за свои ошибки… А можно как-нибудь бороться с этой пирофобией?» – «Подсознание – тонкая вещица, хрупкая, – сказала «плоддерская бабушка». – Как ты собираешься чинить ее? Топором или кувалдой?» – «Клином», – ответил Кратов…
…В первый же вечер, когда он и его новый напарник Грант Сатунц приступили к обслуживанию Галактического маяка на Снежной Королеве, холодной, завьюженной планетке, Кратов предложил развести костерок. «Блажь, дурнина», – ворчал Грант, бродя по колено в снегу и выдирая примороженные ветки. Потом плеснул на кучу валежника немного пирогеля из банки с нарисованным красным петушком и поднес зажигалку. Со вздохом взметнулись, заплясали языки пламени, разгоняя серую мглу и отбрасывая ломаные тени стоящих возле костра людей на борт корабля. С писком шарахнулись любопытные твари, вроде крупных мохнатых белок, что весь день безбоязненно шныряли за плоддерами след в след. «Баранинки бы сюда, на шампурах, – сказал Грант. – Бочонок молодого вина. И компанию, чтобы песни петь. Ты умеешь петь песни в компании, чтобы на голоса?» Кратов не ответил. Он зажмурился и прикусил губы, чтобы не то что не запеть – не завопить от первобытного, обезьяньего ужаса…
«Корморан» стоял посреди фантастического мертвого леса, глубоко увязнув раскинутыми опорами в одеяле пепла. Впрочем, вряд ли то был настоящий лес. Съеженные, оплывшие свечи густо торчали повсюду, нацелившись в серое низкое небо, словно пальцы в лохмотьях отставшей плоти, которые тянул к свету чудовищный мертвец из глубины своей могилы. Здесь уже нечему было гореть. Лишь кое-где вскидывались случайные, будто позабытые, клочья пламени, да светились красным остывающие верхушки «пальцев». Зато на горизонте во всю его ширь и высь вставала сплошная, без малейшего просвета, занавесь огня, увенчанная гребнем черного с сединой дыма.
Кратов погасил экраны. Он сидел в кресле скорчившись, закованный в путы спазматически сведенных мышц, и сражался с собственным перепуганным до смерти телом. В таком состоянии ни черта он не способен был предпринять, ни на что не годился. Вспоминая и тут же адресуя себе самые черные ругательства, какие только довелось ему когда-либо слышать, он как умел отвоевывал у страха его плацдармы.
Сигнал еще звучал, но паузы становились все продолжительнее, безысходнее.
«Засранец», – пробормотал Кратов уже вслух и выполз из кресла. Весь в испарине, слабый как ребенок. На подгибающихся ногах
