носил, словно мне и ходить без надобности. Сгинул он в тех дальних краях, домой не воротился. Долго мы ту боль вместе переживали, не верили; ведь всякое по тем тревожным временам бывало; случалось и из плена самурайского возвращались люди. Однако не стало Силантия…
Мария была женщина гордая и работящая, все в руки взяла; и дом, и какое-никакое хозяйство. А больше мы, все одно, тайгой кормились. Тяжело и трудно было бабе одинокой, молодой, да шибко красивой. Мужики донимать стали, не без этого. Даже вон, Захарий, на что уж положительный, да ответственный, не то что иная братия, и тот не вынес одиночества Марии. Пропадает баба, считал, спасать ее надо… Стал подступать со своим предложением; уж ему то отказать было почти невозможно. Любили его все; за душу, что всем ветрам наперекор, за сердце доброе, что поискать, да и за прочее, важное для мужика делового, да настоящего.
Получил и Захарий; от ворот поворот… Не смог одолеть силу ее характера и редкой преданности, что жила в этой святой женщине. Не дано было ему знать глубокой раны, что в недрах её души таилась. Принял и отступился, без обиды и упрека, потому как любил, а выбор ее уважал еще больше. После того, уж более никто не донимал; в покое бабу оставили.
Слушал Павел и дивился; однако, как духовно богато жилось людям в той таежной глуши, в том далеком прошлом. Ему еще только предстоит постичь и осмыслить меру праведности их поступков и не судить, а суметь принять как свершившееся. Однако сейчас, его больше интересовал, увлекал и тревожил рассказ матери:
– Все-то Захарий помнил, потому как к Марии всегда с уважением и любовью относился. А на выданье, когда меня за Василия замуж отдавали, вместо отца на свадьбе гулял. И слова говорил такие, что даже Мария, из благодарности, сердечно расцеловала его за уважение и память, какую в сердце к своему другу хранил, о дочери его любимой помнил, и участлив к ее судьбе остался. Ни матушка, ни Захарий, не смогли тогда в Василии некую «слякоть души» разглядеть. Отец бы сразу в нем зверя в человечьем обличии узрел, а вот мы с мамкой – нет, не усмотрели… Когда я в девках ходила, Василий проходу не давал. От войны в лес убег, а жениться – тут как тут… Заезжий он был, все с охотниками водился и был без роду, без племени; сиротой себя выдавал, а за прошлое его особо никто и не справлялся. Так до сего и не знаю; от каких людей его род ведется. Приблудный – одно слово. Но молодость, она глазами любит; своего ума нет, вот и в других не видит. В скором ты родился. Так вот и жили; с любовью ли, с рассудком, на взгляд – ладно…
Однако пока мамка в тайге не пропала. Она уж, к тому времени, настоящим охотником, да травником стала; интерес имела и преуспела в том деле с лихом. Все знала; какая трава в пользу, а какая во вред здоровью. И откуда только знания черпала; никто не учил, да и тайга вкруг глуха, один Леший и учительствовал. Кто здесь, кроме звезд поднебесных, да природы матушки, сокрытым да
