с вызовом перебила его:
– Есть вещи, которые значат больше, чем деньги.
– Несомненно, есть, – ласково согласился он. – Именно это я и хочу сказать. Подумай, эта женщина – мать, которая потеряла своего единственного ребенка. Если ты не так уж больна, если это всего лишь каприз с твоей стороны, ты можешь не удовлетворить прихоть богатой женщины, но можешь ли ты не помочь матери в последний раз взглянуть на своего ребенка?
Медиум в отчаянии выставила перед собой ладони.
– Ох, ты меня мучаешь, – прошептала она. – Все равно, ты прав. Я сделаю, как ты хочешь, но я знаю теперь, чего боюсь, – это слово «мать».
– Симона!
– Существуют определенные примитивные силы, Рауль. Большая их часть уничтожена цивилизацией, но материнство стоит на том же месте, где стояло сначала. Животные, человеческие существа, все одинаковые. Любовь матери к своему ребенку не может сравниться ни с чем в мире. Она не знает закона, жалости, она ни перед чем не остановится, она без всяких угрызений совести сметет все, что стоит на ее пути.
Симона замолчала, слегка задыхаясь, затем повернулась к нему с быстрой, обезоруживающей улыбкой.
– Я сегодня веду себя глупо, Рауль. Я это знаю.
Он взял ее руку в свои и настойчиво предложил:
– Полежи пару минут. Отдохни, пока она не пришла.
– Хорошо. – Симона улыбнулась ему и вышла из комнаты.
Рауль простоял пару минут в задумчивости, затем подошел к двери, открыл ее и прошел через маленькую прихожую. Он вступил в комнату на другом ее конце, в гостиную, очень похожую на ту, из которой только что ушел, но на одном ее конце находился альков с большим креслом. Его закрывали шторы из тяжелого черного бархата. Элиза готовила комнату к сеансу. Рядом с альковом она поставила два стула и маленький круглый столик. На столике лежали бубен, рожок, бумага и карандаши.
– В последний раз, – бормотала Элиза с мрачным удовлетворением. – Ах, мсье, хотелось бы мне, чтобы все это было уже позади.
Раздался резкий сигнал электрического звонка.
– Вот и она, эта огромная женщина, похожая на жандарма, – продолжала старая служанка. – Почему она не может пойти в церковь и помолиться, как положено, о душе своей маленькой дочки, поставить свечку нашей Божьей Матери? Разве не знает Господь наш, что для нас лучше?
– Откройте дверь, Элиза, – повелительным тоном приказал Рауль.
Она бросила на него косой взгляд, но подчинилась и через пару минут вернулась вместе с посетительницей.
– Я скажу хозяйке, что вы пришли, мадам.
Рауль шагнул вперед и пожал руку мадам Экс. Слова Симоны всплыли в его памяти: «Такая большая и такая черная».
Она действительно была крупной женщиной, и плотная черная ткань французской траурной одежды в ее случае выглядела почти преувеличением. Ее голос, когда она заговорила, был очень низким.
– Боюсь, я немного опоздала, мсье.
– Всего на несколько минут, – ответил с улыбкой
