у него две, и дай бог каждому ими так управляться, как может он. Словом, никакой не Однорукий, да и не Ферапонт. Но называют…
– А почему? – поинтересовался окончательно сбитый с толку Георгий.
– Следствие одной весьма старой ошибки, хотя кому это теперь интересно?! – назвавшийся Анастасием пожал плечами. – Кстати, полагаю, он предложит вам иную манеру беседы, так что не заскучаете.
– Но он врач?
– О, в этом можете быть уверены. Здесь уж без вопросов, определённо врач. Впрочем, вот и он.
Тут Георгий и сам увидел, как в окне со стороны деревьев движется некая фигура, тоже бородатая, седая, но ниже и коренастее хозяина избы. Накидка на плечах походила на гибрид рясы и халата, штаны висли пузырём. Перемещался старик причудливо: сначала казалось, что он едет на странном самокате, потом транспорт был опознан как род циркового колеса с седлом. В действительности же ни седла, ни циркового прошлого у колеса не имелось. Вызванный Ферапонт восседал на самом обычном деревянном катуне, причём ухабы и кочки преодолевал так мягко, как не мог бы позволить себе и тяжёлый вездеход; скорость у ездока получалась внушительная. Как старик держится на своем одре, оставалось загадкой, но долго думать над ней не вышло: спустя мгновение необыкновенный всадник стучался уже в дверь и ещё через секунду входил в горницу, неся с собой весёлый и тонкий дух земляники и полыни.
– Ну? – сказал Ферапонт вместо приветствия.
Анастасий молча кивнул в сторону искалеченной руки, которая тем временем совсем перестала болеть.
– Нда!.. – широченная лапа легко извлекла из угла капитальный, как гиря, стул, и прибывший эскулап солидно разместился рядом с георгиевым локтем. Пока одноколесный наездник глядел на рану, пациента вдруг наново осенила неожиданная идея, заставившая ещё раз усомниться в только что выпитом: как же старик ухитрился пригласить соседа, когда он не звонил, не сигналил флажками и не дергал за телеграфные веревочки? И отчего в избе светло? Действительно, снаружи Георгий явственно видел, что окна в доме горят, но никакой лампы не имелось. Свеча, скупо тлевшая по самой середине стола, и печная конфорка не могли дать и малой части той иллюминации, что заполняла избу. Впрочем, самое непонятное – это почему плотные уже сумерки на дворе при взгляде через стекло отступали: Ферапонтово путешествие, например, было отлично видно в деталях, и никакие отражения не застилали обзор.
От этих размышлений Георгия отвлекла перемена в диспозиции: Ферапонт больше не сидел сбоку, а зачем-то направлялся к дальней стене, в то время как Анастасий разматывал тряпичный сверток.
– Ничего, – это было первое содержательное, что выговорил прибывший доктор. – Поладим тут; пустая морока.
«Ничего» показалось Георгию слишком поспешным диагнозом. Из обмытой кожи, которая по неясной причине уже не кровоточила, тошно торчал зловещий острый обломок; сама же рана представляла собой мешанину рваных мышц, тканей и что там ещё водится между локтем и запястьем. Даже такому
