определяли либерализацию цен как инструмент преодоления товарного дефицита, логика идейной борьбы тех дней все более склонялась к абсолютизации «отпуска цен», к превращению соответствующего пакета решений из инструмента реформ в их конечную цель.
Та же подмена произошла и немного позже, в 1992–1994 годах, когда состоялась «приватизация по Чубайсу». В ходе этого процесса заявленная цель расслоилась – на массовом уровне говорилось о «двух волгах», на элитном – впрочем, достаточно откровенно и публично – о другой сверхзадаче реформ: любой ценой и как можно скорее сформировать в России слой крупных собственников, которым будет что и будет чем защищать от угрозы коммунистической реставрации и которые возьмут на себя роль локомотива подлинных преобразований. Но и эта, сравнительно более «честная», постановка задачи оказывалась муляжом: на глазах происходило превращение «слоя крупных собственников» из инструментария реформ в их главную цель, а значит, оставались вне контроля и внимания все обстоятельства, связанные с социально-психологической спецификой этого «слоя», обстоятельства, очень быстро конвертировавшиеся в «приватизацию государственной власти», в логику «семибанкирщины» и «олигархии», в слом всех попыток выстраивания последовательной реформаторской стратегии во второй половине 90-х годов.
И на всех этапах, на всех уровнях «гайдаровских реформ» абсолютизация методов вела к забвению цели и уходу от внятной оценки реальных последствий политики. Сталкиваясь с жестоким, недобросовестным по аргументации и социально опасным противостоянием широкого оппозиционного фронта – от радикальных коммунистов до «красных директоров», – реформаторы отметали как несуществующие вместе с нечестными и демагогическими подтасовками «контрреформаторов» и те острые и абсолютно реальные проблемы, которые пронизывали социальную жизнь страны (и не находили при этом адекватного выражения в общественном мнении, в СМИ).
Кроме того, не сумев организовать кадровой революции, которая соответствовала бы по своему масштабу политическим и экономическим переменам, российские реформаторы 90-х годов вынуждены были опираться на партийно-советский кадровый резерв, на людей, не имеющих представления ни о каких технологиях власти и управления, кроме коммунистических. И это трудно поставить им в вину в отличие от стран Восточной Европы и Латинской Америки, Россия так долго находилась под пятой патерналистской власти, что навык самостоятельного, ответственного существования был практически утрачен во всех слоях общества.
Соответственно и размах «либерального беспредела» – глубоко популистского, коммунистического по сути – оказался в России вполне сравним с аргентинским. Причем зачастую некоторые реформаторы были абсолютно всерьез убеждены в своем священном, как частная собственность, праве хапать без конца и без краю, наивно отождествляя уровень достигнутой обществом свободы с собственным правом конвертировать
