для долгих речей. У Охры был огромный багаж теории, но не получалось завоевать доверие птиц. Павлин и Охра чувствовали, что между ними присутствует незримая связь, что они могли бы поучиться друг у друга и в итоге даже стать неплохой парой, но инфантильность и звёздная болезнь равной степени тяжести орошали плодородную почву для любви морской солью. Хотя их посиделки становились все более уютными и откровенными, они никогда не переходили дозволенную границу. Мечты о близости, моменты касания перьями и сестринская любовь, с которой Охра постоянно жалела Павлина-горемыку, так ослепленного собой и оттого без устали прожигающего жизнь, все это было намного лучше обыденности, наступающей сразу после договоренности о серьезных отношениях.
Хотя о чем серьезном можно было говорить? Мир птиц был наполнен красотой и спокойствием. Ничто не тревожило маленькие головки. Как только птицы прилетали весной из самшитовой рощи, они планировали следующее путешествие. Какие легкие, необременительные мечты! Птицы щебетали об островах, мягком песке, высоких пальмах, мякоти кокоса, ослепительной, как снег, что выковыривали темнокожие люди, черные, как смола. Белые кокосы были поглощены столь же белыми зубами, но не до конца – на дне оставалось немного для птиц. Но и без доброты темнокожих людей птицам было, чем заняться – сладкие фрукты росли повсюду, только раскрой клюв да удержись на ближайшей ветке.
– Манго! Авокадо! Капоте!, – закатывали глаза малиновки, их горлышки колыхались от воображаемого нектара. Можете себе представить, как курлычущий фан-клуб реагировал на предложения Охры никуда не лететь, а выращивать зерно самостоятельно? Они игнорировали девушку-птицу так же упорно, как готовы были без продыху и сна лететь в отпуск осенью. Да, пусть перелеты занимали много сил, еще страшнее для птиц был оставаться на одном месте, наблюдая за сменой природного настроения, переживая то снег, то град, то метеоритный дождь в кроне Великого древа. Предложение Охры было рационально, здраво, хотя скорее даже порядочно, но разве головой выбирают судьбу свою? Птиц раздражало высокомерие Охры, что не хотела быть, как все.
– Маленькая еще. Не понимает жизнь, – вертели головами голубихи и продолжали, – Питахайя! Гуанабана! Моринда!
По ночам в птичьих домах зажигались огни, отражаясь в россыпях драгоценных камней. Звенели хрустальные фужеры, струилась родниковая вода, пьянящая пуще водки, блестели атласные перья и блистало поверхностное светское остроумие, более острое, нежели чем умное. Райские птицы проживали жизни в кутеже и роскоши, что пугало разве что Охру. Не только тем, что она не хотела быть похожей на остальных, но и тем, что счастье не может быть бесконечным. Откуда она знала об этом – после потери родителей, с которыми либо не была знакома, либо не распространялась об их участи? Даже Ворон не знал. Охра упорно врывалась на балы и приёмы, фуршеты и званые ужины, она посещала элитные клубы, чтобы сводить бисерные разговоры к вопросу, что пустая
