ей своим примером. – Липиат поднял руку. Он стоял, как статуя Свободы, колоссальный и одинокий.
– Однако же… – начал мистер Олбермэл.
– Художник, поэт, композитор, – не унимался Липиат. – Я все вместе. Я…
– …имеется опасность – как бы это сказать – распылить свои силы, – настойчиво продолжал мистер Олбермэл. Он незаметно посмотрел на часы. Разговор, по его мнению, слишком затянулся без всякой к тому необходимости.
– Современным художникам угрожает гораздо большая опасность, – возразил Липиат. – Опасность застоя и медленного умирания. Разрешите мне поделиться своим опытом.
Что он и сделал, весьма многословно.
В выставочном зале, окруженный лодками, видами венецианских каналов и устья реки Форт, безмятежно размышлял Гамбрил. Бедный старина Липиат, думал он. Или, пожалуй даже, милый старина Липиат, несмотря на всю его фантастическую самовлюбленность. Такой скверный художник, такой бездарный поэт, такой громогласный и чувствительный пианист-импровизатор. И год за годом все одно и то же, твердит все об одном и том же – и всегда скверно! И вечно без гроша, вечно живет среди удручающей грязи! Великолепный и трогательный старина Липиат!
Вдруг дверь распахнулась, и в зал ворвался громкий срывающийся голос, то низкий и грубый, то пронзительно-визгливый.
– …как Веронезе, – говорил он, – огромная, сильная, головокружительная композиция, – («головокружительная композиция» – мысленно молодой человек взял эти слова на заметку), – но, конечно, гораздо более серьезная, гораздо более значительная, гораздо более…
– Липиат! – Гамбрил встал со стула, повернулся, сделал несколько шагов, протягивая руку.
– А, Гамбрил! Вот это здорово! – И Липиат сжал протянутую руку с мучительной сердечностью. По-видимому, он был в приятно-возбужденном состоянии. – Мы договаривались с мистером Олбермэлом насчет моей выставки, – объяснил он. – Вы знакомы с Гамбрилом, мистер Олбермэл?
– Очень рад познакомиться, – сказал мистер Олбермэл. – У нашего друга, мистера Липиата, – добавил он покровительственно, – подлинно артистический тем…
– Это будет нечто великолепное.
Липиат не мог ждать, пока кончит говорить мистер Олбермэл. Он энергично хлопнул Гамбрила по плечу.
– …Артистический темперамент, как я уже говорил, – продолжал мистер Олбермэл. – Он, разумеется, слишком нетерпелив и слишком полон энтузиазма для нас, простых смертных, – снисходительная княжеская улыбка сопровождала этот акт самоуничижения, – живущих в мире прозаической, деловой повседневности.
Липиат разразился громким и не весьма мелодичным хохотом. По-видимому, он не возражал против обвинения в артистическом темпераменте: наоборот, оно даже нравилось ему.
– Огонь и вода, – сказал он афористически, – соединенные вместе, дают пар. Мы с мистером Олбермэлом мчимся вперед, как паровоз. Пш, пш! – он задвигал руками,
