Хиросиму и Нагасаки. И Советский Союз уже взорвал на Новой Земле самый мощный – 50 мегатонн в истории ядерных испытаний заряд. И команда – «вспышка слева» означает для суворовца одно: суворовец – в зоне атомного взрыва. «Вспышка слева» – это значит надо лечь лицом в землю, пятками к эпицентру, спрятать оружие и кисти рук под себя, закрыть глаза и, когда ударная волна пройдет ( а это дело секунд), надеть противогаз и продолжать выполнение боевой задачи. А задача такая – увернуться от «снарядов», которыми забрасывает тебя офицер.
Сидит на пригорочке и пуляет в подчиненных взрывпакеты. Подожжет шнур и пульнет. И они хлопают . То впереди тебя, то позади, то над головой…
– Во дворе бы такой фейерверк забабахать. Народ порадовать. Опять же на рыбалке незаменимое средство, – мечтает ночью Штык и клянет солому, что лезет в ухо из наволочки.
Мечтай осторожней, сказано, может осуществиться. Но нам осторожность не свойственна была в принципе.
Утром кто- то разнюхал: старшина уехал в город по делам. А склад «боеприпасов» как раз у него, у старшины, в палатке. Ящики, и взрывпакеты с ракетами до верху. А у нас сборы кончаются. Нам только день простоять и ночь продержаться, и мы ныряем туда. В эту его палатку. Группами, и по одному. И много чего уносим, но – тишина. Старшина вернулся, а шороху нет. Шороху нет, а к обеду следующего дня мы расположение дивизии должны покинуть.
– Нет, – думаю, – шмонать обязательно будут. Привязал взрывпакеты веревками к ремню, опустил в галифе, и от товарищей скрывать ноу-хау не стал. Поделился с товарищами.
Завтрак – тихо. После обеда сажают на грузовики, везут, и только мы расслабились в предвкушении маминого борща, машины одна за другой разворачиваются, в поле, тормозят, и нас на построение с вещмешками.
– В две шеренги становись! Мешки – на землю, десять шагов вперед, кругом!
Вытряхивают содержимое: ни взрывпакетов, ни ракет. Начали нас ощупывать – дохлый номер.
– Командиры взводов ко мне! – майор командует, – и Штык идет характерным образом, который свидетельствует: взрывпакеты у него. Глубоко в штанах.
Минут сорок пыталось начальство следы похищенного обнаружить. Командиры аж взмокли. Один единственный патрон. От крупнокалиберного пулемета. У рыженького такого мальчонки из другого, не нашего, взвода
Нашли и на десять суток урезали парню каникулы. Сначала устроили допрос, а потом перед строем о взыскании объявили. Допрашивали с пристрастием. Отчислением пугали – не сдал. Хотя и про наши походы в палатку знал, и про галифе. Но молчал: донос по суворовскому кодексу чести из грехов – самый страшный. За годы в училище помню только один случай стукачества. Да и такой, знаете ли, мазохистский что ли.
То, что кто-то из роты стучит, нам было ясно давно. Чуть что не так, тут же команда: « А подать сюда Ляпкина-Тяпкина ». И вот зовут меня как – то мальчишки в класс, лезут в парту Мишки Фризоргера и протягивают амбарную книгу – читай. Мишкин дневник, а в нем каллиграфическим Мишкиным почерком – хроника предательств. Когда кому и кого он, Михаил
