раз увидела Алессио на кухне: я сразу подумала о том, что он должен был стать моделью, а не солдатом отца.
Мои подозрения, как оказалось, были отчасти оправданны. Эта мысль заставила меня улыбнуться и продолжить, несмотря на разрастающуюся боль в груди.
– Я должна была дать тебе возможность договорить. Мне жаль, что я не сделала этого, – моя рука легла на его щеку, боясь задеть трубки и маску. – Думаю, эти слова были бы правдой, даже если все остальное оказалось бы ложью. Знаешь, может, и я бы ответила тебе тем же. Поэтому, если это правда, если ты правда любишь меня, то, пожалуйста, очнись, – мои пальцы едва прикасались к его коже, поднимаясь выше к волосам. – Вернись. Борись.
Мне столько всего нужно было еще сказать, но я отпустила его руку, встала со стула и склонилась над Алессио. Мне хотелось снять маску и ощутить прикосновение его губ, однако я не была уверена, что это не навредит ему. Вместо этого пальцы аккуратно прошлись по изгибам его подбородка, бровям. Прикасались к нему в последний раз.
Я прошептала ему на ухо слова, которых, возможно, он так и не услышит, которые не будут иметь для него значения. Но они были важны для меня. Даже если Алессио никогда меня не простит, если мы никогда больше не встретимся, я хотела, чтобы он знал, что мои чувства к нему были настоящими.
– Живи, Алессио, потому что я тоже люблю тебя.
Напоследок я поцеловала его грудь в том месте, где билось сердце, которое, как я надеялась, сможет исцелиться и полюбить. Другую женщину, в другой жизни. Но оно будет биться, а значит, будет жить.
– Прощай, Алессио.
Я смотрела на дом, в котором провела все свое детство. В нем хранилось много ярких воспоминаний. Глядя на него, я невольно переживала каждое из них заново. Так, например, можно было услышать звонкий смех матери, который разносился по заднему дворику, когда папа кружил ее на руках, а я в это время прыгала вокруг родителей, разделяя их счастье. Еще можно было услышать радостные восклицания Люцио, когда он прятался за спиной у мамы, пока мы с отцом пытались его поймать. Или можно было вспомнить музыку, под которую мама со мной танцевала, а папа с братом смотрели на нас и улыбались. Сколько светлых воспоминаний…
Оставит ли он новые, или с уходом мамы мы не услышим больше в этом доме ни смеха, ни музыки, ни радости?
Из оцепенения меня вывел человек отца, который открыл пассажирскую дверь автомобиля. Он помог мне выйти, пока папа обходил машину, чтобы взять меня под руку.
Это могло бы показаться глупостью, но складывалось впечатление, что особняк лишился своей красоты, лишился заботливых рук, которые за ним ухаживали. Трава теперь была как будто менее зеленой, кусты не такими ровными, отделка не такой идеальной. Все казалось другим.
Папа приобнял меня за плечи, будто догадываясь о нелепых мыслях. Он поцеловал меня в макушку и повел в дом.
Мы вошли, и я поняла, что оказалась права: дом был уже не тем. В нем было слишком тихо.
