нередко. Единственное, в чем был уверен каждый – все пропавшие были так или иначе связаны с Андреем. Если ты с ним дружишь или враждуешь – ты обречен. «Пропадешь без вести» или «сбежишь», называйте, как угодно. Суть одна: больше тебя никто и никогда не увидит.
Об этом говорили неохотно. Рассказчики, похоже, сами не были уверены (или не хотели верить), что виновником всех исчезновений был несчастный ребенок с синдромом Тричера Коллинза, покойный ныне Андрей.
Последний год жизни он уже не имел ни друзей, ни врагов. Андрей вызывал только страх. Что персонал, что воспитанники по возможности избегали общения с Андреем. О нем даже за глаза старались не говорить, словно его и вовсе не существовало.
Несколько рассказчиков вскользь упомянули, что у многих тогда зашевелились мысли об убийстве. Напрямую, конечно, об этом не говорили, особенно при Андрее, – но смерти ему желали все. Ненависть и жажда мести тут были ни при чем. Такие чувства могут возникнуть по отношению к людям, а Андрея больше не воспринимали, как человека. Для всех, кто знал его достаточно близко, он был воплощением некой жуткой, затаившейся опасности, непонятной и неведомой, но вызывающей ужас.
Именно этот ужас и мешал злоумышленникам совершить убийство. Видать, не атрофировался у людей древний инстинкт, «шестое чувство», доставшееся нам в наследство от суеверных предков. И оно подсказывало каждому из обитателей детдома – Андрея лучше не трогать. Будто то страшное, непостижимое нечто могло потерять все ограничения со смертью своего хозяина. Вырваться на волю и поглотить весь дом. Или даже весь мир.
В общем, концы трагической развязки практически затерялись среди разрозненных версий. Да и Степану с Вадимом это мутное дело уже поперек глотки встало. Шансов узнать что-то о пропавших людях становилось все меньше. От нелепых сплетен уже тошнило. Хотелось сдаться.
Да вот не повезло нашим следакам выйти на ту врачиху, которая первой в кладовку прибежала. Она-то и пересказала им последние внятные слова уборщицы.
Пока ехала милиция, врачиха ее все выспрашивала, что же та «натворила» и зачем «зарубила Андюшку». Не прекращая плакать, уборщица ответила:
– Венечка-то мой (сторож детдома, напомню) позавчера домой не вернулся. Я поняла сразу, что уже и не вернется. Но продолжала надеяться – мало ли, выпил, загулял, бывало такое. А вчера по спальням убиралась и слышу вдруг Венечки голос! Звал он, понимаешь, звал, и жалобно так, у меня прямо сердце прихватило. Сама думаю, господи, откуда ж мне его слышать, черт повел что ли. Прислушиваюсь – а голос-то прямо из тумбочки! Ну той, что возле Андреевой кровати стоит. Ушам своим не верю, а голос все слышится. Я тумбочку открыла, вижу – голова эта проклятая стоит. Вся ссохлась уже, пылью облепилась. Вот из этой головы Веня и звал.
Плакал, просил выпустить его. А вслед за ним, Господи помилуй, слышу Варвары Михайловны голос. Тоже плачет, стонет, кричит – выпустите, выпустите. А там и голос Николая Васильича услышала. И Лизы, и Настюши тоже… всех. Понимаешь, всех! Все оттуда кричали:
