вчера произошло, раз сегодня она так легко мне открывалась. А ведь вчера до позднего вечера она со мной вообще не разговаривала.
Она рассказала, что держала злость на мать и ушла моделить, чтобы заменить отца новыми людьми и новыми увлечениями. В силу детского возраста ей казалось невозможным навести мосты с отцом самой, и она только горевала, что и он не делал попыток с ней общаться.
– Сирота при живых родителях, – грустно хмыкнула она.
Тем не менее она продолжала жить с матерью, сохраняя с ней отношения невмешательства ни во что. Может, не съезжала, потому что копила на домик на море. А может, простила ее в глубине души и не хотела оставлять в полном одиночестве. Я заметил в ней это милосердие, православными ли молитвами переданное ей от своих греческих бабушек, или просто редкое человеческое милосердие, которое она проявляла не для кого-то, но для самой себя, потому что по-другому попросту не могла. Ведь и ко мне она пришла, жертвуя рабочим временем, для того, чтобы как-то занять мое безделье, которое зрячие проводят, глазея по сторонам или на людей в окно.
За это Катю надо было отблагодарить, поэтому, когда она спросила о моем детстве, я, глотнув побольше кофе, пустился в рассказ.
Ортодоксальные мусульмане, чей язык я немного понимал, остались в Янауле, откуда была родом моя мама. Она приехала учиться в Уфу, познакомилась с папой, дала двум детям татарские имена, но на том сохранение традиций закончилось. Если в Уфе или в гостях у бабушек мы с Алинкой еще вяло изъяснялись на башкирском, то после переезда в Самару, когда мне было десять, ни одного слова на языке предков в нашем доме произнесено не было. Деды корили нерадивых моих родителей, что те не поддерживают в нас башкирское, сетовали, что русские под Оренбургом больше знают нашу культуру, чем мы сами, и ставили в пример почему-то татар, от которых я тоже порядком наслушался, насколько мы, башкиры, «младшие их братья», растеряли свою национальную гордость и подло прогибаемся под русских.
Протест родителей вылился в то, что они решили считать себя атеистами. Может, начитались в институте Маркса, а может, полагали, что атеизм даст им большую материальную базу для постройки крепкой советской семьи. Меня даже не обрезали, а это показатель. И когда страна стала восстанавливать право граждан на религию, ислам не нашел места на семейных книжных полках.
Когда уже мне в универе читали историю религии, мне хотелось почувствовать от ислама какое-нибудь генетическое покалывание в сердце, но все было выбито дворовым атеистским детством и одним несчастным случаем, который заставил меня смотреть на Аллаха по-своему.
Несчастный случай произошел со мной именно тогда, когда хамливая субстанция без царя в голове должна была вскоре начать взрослую жизнь. Вместо того чтобы расти, я постоянно скатывался куда-то вниз, впутывался в передряги и, не успевая выбраться из одной, попадал в другую. Я бы погиб, наверное, в какой-нибудь «героической» драке или свалившись с какой-нибудь крыши, но высшие силы, которым я оказался для чего-то нужен,
