совсем, и тогда я вообще не вернусь. Или же представятся под самый конец жизни, долгие годы спустя. Вот почему я решил, что пусть хотя бы один человек будет знать всю правду, на тот случай, если я не возвращусь. Если Вы услышите определённо, что я никогда больше не смогу вернуться, то, прошу Вас, расскажите отцу.
– Я понял, – ответил Сатч.
– Только не рассказывайте ему всё, я имею в виду последнюю часть, то, что касается Этни и моего главного мотива. Потому что я не думаю, что он поймёт. А в другом случае – храните молчание. Обещайте!
Лейтенант Сатч пообещал, но с отсутствующим выражением лица, поэтому Фивершэм потребовал настойчиво.
– Вы не пророните ни слова из рассказанного, ни мужчине, ни женщине, какому бы давлению ни подверглись, и откроетесь только моему отцу при обстоятельствах, разъяснённых мной, – произнёс Гарри.
Лейтенант Сатч, ни секунды не колеблясь, пообещал во второй раз. То, что Гарри придал обещанию особое значение, было вполне естественно, поскольку любое раскрытие его цели вполне могло выглядеть лишь глупым хвастовством, да и сам Сатч не видел причины отказываться; он дал зарок и тем связал себя по рукам и ногам. Его мысли были теперь заняты тем, что можно будет говорить генералу Фивершэму, а что – нет. Даже если Гарри погибнет, так и не выполнив свою миссию, Сатч будет обязан, по его просьбе, скрыть от отца то лучшее, что было в сыне. И самое печальное было, по разумению Сатча, то, что сын поступил правильно, попросив его об этом; ибо то, что он сказал, было правдой: отец не смог бы понять. Лейтенант Сатч опять мысленно вознёсся к причинам всей несчастной истории: к безвременной смерти матери, которая смогла бы понять; к недостатку понимания в отце, ныне живущем в одиночестве; и к собственному молчанию в ту Крымскую ночь в Брод Плэйс.
– Если бы только я заговорил тогда, – печально сказал он и, бросая сигарный окурок в чашку из-под кофе, встал и дотянулся до шляпы.
– Случаются события, которые исправить нельзя, Гарри, – сказал он, – однако никогда не известно, исправимы они или нет, до тех пор, пока не постараешься исправить. А стараться имеет смысл всегда.
Следующим вечером Фивершэм отправился через пролив в Кале. Вечер выдался таким же непогожим, как тот, в который Дарренс покидал Англию; и Фивершэма так же, как и Дарренса, пришёл проводить друг, ибо последнее, что выхватил его взгляд, пока почтово-пассажирский кораблик разворачивался, отчаливая от пирса, было лицо лейтенанта Сатча, стоящего под газовым фонарём. Лейтенант не изменил своего положения до тех пор, пока пакетбот не скрылся из глаз в темноте, а биение лопастей стало неслышимо, после чего, прихрамывая под дождём, направился в свою гостиницу. Он осознавал, с горечью осознавал, что стареет, и, поскольку уже давно не чувствовал сожаления по этому поводу, ощущение это показалось ему очень странным. Ещё со времён Крыма он был самим мирозданием переведён на половинный оклад, как он выразился однажды при генерале Фивершэме, и вследствие
