жалеют, но чужих мужей."
Вместо ответа Васильев бросился к ней, упав на колени. Он целовал ее ноги, руки… Целовал и с благодарностью, и с жадностью, и с упоением. А в перерывах между поцелуями и ласками не переставал твердить, как заведенный механизм:
– Прости меня, Леночка, прости, родная, так надо было, так надо… Я никогда тебя не забуду… Прости меня, Леночка, прости, родная, так надо было, так надо… Я никогда тебя не забуду…
Чтобы удовлетворить возникший интерес (что же за дядя там с мамой разговаривает, чей голос ему казался знакомым?), Славик осторожно подкрался к двери и старым испытанным способом заглянул в замочную скважину. То, что мальчик увидел, одновременно и поразило, и возмутило его. Поразило потому, что он узнал дядю, который приходил к ним домой в отсутствие папы, год или два назад, когда они жили около Лаи. А возмутило то, что этот нахальный дядя проделывал с мамой то же самое, что и его папа тогда, тоже лет пару назад, когда он подсматривал в такую же дырку в двери.
– Ты забыл выключить свет, – запоздало прошептала Николаю Лена, будто догадываясь о незримом присутствии третьего.
Дом погрузился в темноту, но разобиженный Славик (он явно ревновал за папу маму к этому наглому дяде) еще долго не мог успокоиться, ворочавшись с боку на бок. "Вот только приедем домой, я все папе расскажу!" – решил для себя Славик. Но… так ничего и не рассказал. Ни в первый день, ни во второй, ни в последующие дни. Потому что хоть и маленький был, и болтливый, но понимал, что болтать – одно, а ябедничать – несколько другое. Ябедничать нехорошо. Болтать, конечно, тоже нехорошо, но зато не так стыдно. Все его друзья-одногодки не любили ябед, и Славик не любил. Как же тогда он сам мог наябедничать на собственную маму?!
Однако, когда ехали домой, был необычно суров и молчалив. И это не могла не заметить Лена, спросив его обеспокоенно:
– Сынок, ты что такой хмурый? У тебя что-то болит?
– Ничего, – буркнул Славик, нарочно придумав причину, – просто есть хочу.
– Потерпи, дорогой, скоро уже будем дома, и я нажарю тебе целую гору твоих любимых драников с картошкой. – Она тоже хоть и была по известной причине не в духе, но старалась виду не показывать: ведь ей предстояла встреча с мужем, и нежелательные вопросы ей были вовсе ни к чему. Но это был еще не конец той печально-любовной истории.
28.
Развязка наступила неожиданно. Обычно все послания, которые приходили на имя Лены от Васильева на засекреченный для окружающих адрес, она, ознакомившись с ними, быстро их уничтожала, чтобы не было, так сказать, никаких концов и следов. И свои к нему весточки тоже, разумеется, долго у себя дома не хранила, а тут же отправляла по назначению. Но вот последнее их расставание никак не выходило у нее из головы, щемило и ныло в сердце, требовало какого-то выхода. Поколебавшись, Лена решила вновь написать ему. Последнее, прощальное, письмо, полное невысказанной тоски по той сказочной, невероятно милой, чудной и столь
