Земли тому подтверждение. Пока не исполнится заложенное ведьмой условие, пока не исполнится задуманное, мир не подумает исцелить этот изъян в своей плоти – заставит страдать и гибнуть хоть целые народы. Стирая людские жизни и память о них, он не трогает однажды заложенные причины страданий и зла. Как будто бы он сам – не больше, чем незаживающая рана в небытии.
Да, он не подумает исцелить этот изъян, но не помешает, скажем, тому, как у этих повстречавшихся животных вскрываются и произрастают заново глаза (хоть и не в изначальных местах), как нетерпеливо способны двигаться кости и когти их лап, даже когда остатки шкуры болтаются над ними, как бесполезная накидка.
Но сейчас в этом была большая выгода для Элизы.
Проклятье, наложенное на нее и фрейлин, было не меньшей силы. Законы бытия должны были исполнить его самым страшным образом – то есть вовсе не в каком-то лесу. Элиза твердо чувствовала это каждую ночь, когда ей снился горящий домишко. Она видела лишь пепелище, но во снах она слышала голоса каждого из воспитанников. И тех, с кем они разделяли судьбу в будущем и прошлом. Голос казненного, голос нянек, голос поджегшей себя ведьмы.
Грязно-сиреневая лента казалась холоднее и горячее всего, чего Элиза когда-либо касалась. Рука будто бы отказалась сообщаться с обычными чувствами, как если бы она погрузилась во что-то запредельное. А затем и все тело выпало из реальности. Она все еще стояла, опираясь на Феону, но казалось, что за тонким покровом собственной кожи бушует чудовищный ураган, жар и холод. Ощущение сродни лихорадке, когда привычные предметы и привычные источники тепла и прохлады ничего не могут поделать с тем, что творится внутри.
– Уходите, – тихо сказала Элиза зверям.
Они должны были почувствовать, что добыча уже давно схвачена. И вовсе не ими.
С того злополучного дня чаепития она чувствовала, что ее судьба больше не принадлежит ей. Ведьма не пожелала им легкой смерти. От этого нельзя было избавиться просто умерев заранее. Земля, по которой ходила Элиза, с тех пор казалась иллюзией, скрывающей бездонный океан, ждущий своего часа, чтобы разверзнуться и поглотить ее. А внутри нее самой затаилось что-то, чему невозможно перечить. Огромное, безмозглое и пугающее, ждущее своего часа, чтобы в нужный момент проклятье сработало безошибочно. Возможность быть разорванной какими-то зверями в безымянном лесу противоречила предназначению этого спрута.
– Кое-кто может обидеться, – чуть громче, но все так же холодно, проговорила Элиза, оглядывая морды, – если дернетесь дальше. Вы не чувствуете? Очень обидится. Уверяю.
Она подняла руку с привязанной ленточкой.
– Инсатте ха и’гхерра! – проговорила она, зажмурившись, стараясь вспомнить слова, чтобы до зверей наконец дошло. Она не старалась вспомнить их полностью. Долгие часы она мысленно вглядывалась в поселившееся в ней пятно проклятия – в некого спрута, пытаясь
