в Тебя?! Меня охватывает безумие, дрожу священным трепетом… Мне кажется, я знаю тебя, только не припомню, как, где? Как по-иному ощутить тебя, Божественная Муза?
– Отдайся мне, полководец! Забудь про брань и славу – отдайся Музе! Вот и проверишь, когда соединишься со мной, любовный мы заключим союз: иного не терпят Музы и мстят насильникам…
– Кто устоит пред искушеньем! – воскликнул Цезарь. – За сладкий Союз с Божественным в земной красе – готов я всем пожертвовать!
– Ты лжешь, удачливый полководец, – сказала женщина, лаская ему плоть. – Лжешь!
– Нет, я не лгу. Я твой! – шептали его губы.
О! как были ласковы и как легки прикосновенья маленьких божественных рук! Какая гладкость кожи, какой у смертных не бывает… «Я буду вечно твоим! – шептал Цезарь, вступая с Музой в окончательную любовную близость, испытывая от этой любовной близости такую сладость, такое счастье, какого не знал еще в жизни своей.
– Воистину! Ты – сладчайшая Муза! – воскликнул он в последней истоме жизненного чувства, после которого существование прерывается, не в силах дольше обременять.
– Вот видишь! Нет проще средства, чем отдать себя божественному, чтобы поверить, – ласково сказала ему Муза, хотя Цезарь уже не слышал ее слов, позабывшись в счастливом чувстве, – поверить, но ненадолго. Ты не узнал меня, а Музе надо отдаться навсегда, навечно, – печально сказала Муза и, легкой став тенью, покинула Цезаря.
Очнулся Цезарь.
– Как было мне хорошо с ней, какая удивительная рабыня, – думал он не в силах сразу придти в себя. – Я сделаю ее свободной… Конечно, она безумна по-своему, что верит будто она и есть великая Муза…
Открыл он глаза и понял, что рабыня его покинула. Оставила надпись: «Ты не узнал меня?!» Не может быть!?! – воскликнул. Вмиг поднялся с каменного влажного и жаркого ложа и выбежал в раздевалку. Кликнул стражу. Перепуганные вмиг прибежали два Центуриона, а с ними сам Магистрат…
– Где рабыня?! Сыскать немедля! – рявкнул Цезарь. – Сбежала! Вернуть! – кричал Цезарь, еще не в силах забыть пережитое только что счастье, уже предчувствуя навек потерю.
Угрюмый, отправился он отдохнуть часок перед обедом, приказав сразу будить, если сыщется рабыня
.
* * *
Разбудили его к обеду и первое, о чем спросил Цезарь, сыскалась ли рабыня?
– Еще не сыскали, Цезарь, – последовал смущенный ответ Магистрата. – Я все дороги перекрыл, далеко не могла уйти…
– Похоже на то, что правду она говорила, – мрачно изрек Цезарь. – Тогда ее не вернуть мне, моей музы. Поздно. Готов ли обед?
* * *
Обед начался в полном молчании. Цезарь хмурился и никто не решался начать разговор. Антоний ел жадно. Курион был задумчив и кокетливо поигрывал палочкой с заостренным концом. Гости почтительно поглядывали на повелителя, ели торопливо все, что подавали на стол. Подавали надо сказать отменно: старался Магистрат.
Вначале шли всякие закуски. Маслины так и лоснились маслянисто
