слух, что буфетчики раздают еду и подарки своим. Все ринулись к палаткам. Началось что-то страшное, вспоминать больно.
Царица присела на соседнюю кровать, у пострадавшего были перевязаны обе ноги. Во взгляде Александры Федоровны сострадание и любовь:
– Вам очень больно?
Раненый опустил голову, в его глазах стояли слезы:
– Стыдно… Испортили вам такой праздник. Сами виноваты, так расстроили вас. Простите…
В глазах царицы заблестели слезы, она ласково провела рукой
по голове больного.
В карете сказала:
– Какой благородный человек! Но какой ужас – более тысячи погибших! Еле сдерживала слезы. Как такое могло случиться?
Царь, с печалью в голосе, сказал:
– Много странных моментов… Эта трагедия – не случайность. Возможно, обер-полицмейстер прав: кто-то подготовил эту провокацию. Нужно назначить после торжеств комиссию.
Царская чета объехала больницы, где лежали пострадавшие на Ходынке. Со многими беседовали. Царь стоял, царица присаживалась на койку. От присутствия, ласковых взглядов и добрых улыбок царской четы больные обретали тихую радость.
В зале Петровского дворца вдовствующая императрица Мария Федоровна строго сказала царю:
– Ники, нужно отменить все торжества. Мало объявить траур, мы должны показать своему народу и всему миру, как мы скорбим.
Градоначальник шагнул к Николаю Второму:
– Государь! Полицмейстер докладывает, на Ходынском поле перед царским павильоном собралось более семисот тысяч! Это больше, чем собрал Наполеон перед нашествием на Россию! Они все знают о трагедии, но, тем не менее, желают видеть своих царя и царицу. Подарки розданы, они ждут только прихода ваших величеств!
Сын-царь посмотрел на мать-царицу и вздохнул. Она промолчала. Появление царской четы на балконе павильона вызвало бурю восторга. Грянуло семисоттысячное «ура». Оркестр заиграл гимн российской империи, затем слился с хором, величаво певшем: «Славься, славься наш русский царь, Господом данный наш царь-государь! Да будет прославлен весь царский род и с ним благоденствует русский народ!»
В павильоне на лицах присутствующих августейших особ со всего мира – слезы. Царь повернулся к царице и тихо обронил: «На душе – и тяжко и светло».
Вторую «Славься» подхватила толпа. В некотором отдалении медленно ехал последний пожарный фургон, накрытый сверху
парусиной.
Вечером старшие великие князя уговаривали царскую чету
появиться на балу французского посланника. На глазах Николая Второго – слезы. Старшие дяди окружили его целой толпой. Говорили наперебой:
– Только для протокола!
– Несколько минут!
На балу торжествующий генерал-губернатор сиял победной улыбкой. Высокопоставленные зарубежные особы бросали на него недоуменные взгляды. Зашептались:
