между Ориенбаумом и Кронштадтом в ноябре лодка от столкновения с буксиром затонула на малой глубине. Командир люк захлопнул. Сам остался наверху. В корме людей спасли, а в носу 4 человека погибло. Нарком ВМФ Фриновский прислал комиссию ГПУ. Меня спрашивают: "Почему не послал людей на героизм?" Я три с половиной часа говорил погибающими, как надо спасться: выстрелить торпеду. Торпеда была боевая, но без снаряжения. А они плачут там: «Нет, мы не можем!» Я говорю: "Откройте крышку заднюю, нажмите штифт, потом откроите переднюю"… "Нет, мы не можем". Я подошел туда ночью. Глубина небольшая, крыша рубки была на поверхности. Лодку ударил буксир, с "Марата", проломил борт. Ударил в район центрального поста. Всплыл сигнальные буй, и я по телефону вел с подводниками переговоры. Но они не выполнили моих указаний.
Когда плавучий кран подвели, подняли корму, высадили из нее живых людей. Там большая часть экипажа была. А в центральном посту погибло два и в носовом отсеке четверо. Шесть человек. Погибли от переохлаждения. В то время командующим флота был адмирал Левченко, а Трибуц – начальником штаба. Подняли, а на них костюмы спасательные одеты. Их надо было на одежду одевать, моряки же их на голое тело почему-то надели. И дыхательных аппаратов там было много, т. к. они в первом отсеке хранились. У них аппараты одеты, а загубники выплюнуты. Еда там была. Но поскольку затопило батарею, там пена плавала, это электролит смешался с малосоленой водой.
Подняли, похоронили. Нам нарком ВМФ Фриновский 20 суток гауптвахты – командиру спасательного судна "Коммуна", который не смог подойти к лодке, и мне. А комбриг заболел, уехал на дачу, так и не появлялся.
И тут Левченко назначают замом наркома в Москву. А Трибуца – командующим флотом. Я ему: «Товарищ командующий, разрешите отправляться на гауптвахту?" "Нет, я скажу, когда тебе отправляться". Потом, в феврале, мне звонит (20 февраля 1938 года.): "А теперь вот иди садись на гауптвахту." Я пришел, переночевал, а 22-го же всех отпускают в связи с праздником. Нас там сидело четыре офицера. Я был капитан-лейтенант. Пришел какой-то старшина, начал было нами распоряжаться, да с матерком: ты – туда пойдешь, ты – туда-то. Я ему: "Ты чего это лаешься, дурак!" Он: "А я тебе прибавлю сейчас!" Я вырвался в караульное помещение к телефону, попросил командующего. Утром рано было, он еще спал. Доложил ему о безобразиях. «Ну-ка, дай мне телефон начальника гауптвахты». Больше меня не трогали, никого не трогали. Когда я уходил, сказал начальнику гауптвахты: «Пусть старшина извинится перед всеми офицерами, которых матом тут ругал»!
Дочка продолжала болеть. Она лежала несколько лет в Евпатории. Сказали, что ей в средней полосе нельзя жить. Жена туда ездит. Я стал проситься на Черноморский флот. Более того, мне хотелось перевестись куда угодно. С политработниками нашими со всеми рассорился. Да и замучился. День на стрельбах, потом ночью переправляюсь на шлюпке на Шепелев, на машине еду в штаб, потом готовлю документы. Раньше же не было помощников. Потом обратно… От комбрига ни помощи, ни поддержки.
Перевели
