пройдем весь спектакль, и почему, собственно… вам что, наплевать? – буркнул Дягилев.
– Да просто хотел отдохнуть.
– У вас что, разве нет вечности для отдыха?
Пикассо недовольно хмыкнул и сел в крайнее кресло первого ряда. На втором ряду сидели швеи и костюмеры, они должны были быть готовы в любой момент переделать костюм, если он покажется танцору неудобным в движении или же не понравится Дягилеву. Там же, во втором ряду, на плече жены спал Чекетти, заботливо прикрытый пледом.
– Месье Григорьев! – позвал директор театра из приоткрывшейся боковой двери зала. Режиссер подбежал к директору, прозвучали слова «сверхурочные» и «дополнительная плата». Дягилев только отмахнулся и громко хлопнул в ладоши:
– Работаем, дамы и господа.
С ходу в полную силу заиграл оркестр.
– Так! Стоп! Повторяю! – выкрикнул Дягилев пронзительно. Оркестр замолчал, музыканты недовольно повернули головы к импресарио, дирижер досадливо поморщился. – Прожектор должен освещать то место на заднике, где луна! Мягкий желтый свет, пожалуйста. Хорошо, вот так и оставьте!
Оркестр продолжил. Стравинский выпрыгнул из ямы и прошел в середину зала послушать звучание со стороны.
– Пауза! – снова скомандовал Сергей Павлович через три минуты. – Костюмеры – ко мне.
Подошли две женщины с усталыми лицами, обе в очках.
– Девушкам в предыдущей сцене в руки надо дать по яркому платку.
– Какого цвета?
– Месье Пикассо, какого цвета должны быть платки? – быстро спросил Дягилев.
Художник, прищурившись, осмотрел сцену.
– Голубой и оранжевый, – решил он. – Нет, пусть лучше один голубой, а другой – бледно-красный.
– Завтра чтобы у них были платки. Леонид, слышите? У Розетты и Пруденцы будут в руках платки. Не хватает яркости на сцене.
– А Пульпинелла?
– Пульпинелле не нужно, этим она будет выделяться.
– Ну, не знаю, танцевать с платками – это ведь другая пластика? Получается не восемнадцатый век, а цыганщина! – засомневался хореограф.
– Тогда меняйте танец, Леонид, – отрезал Дягилев. – Это ваша обязанность.
– Из-за платков?! Какого они будут размера?
– Большие, как цветные облака, – уверенно сказал Дягилев. – Небо в этой картине сделать серым. Что скажете, Пабло?
– Придется перекрашивать большой картон задника, – недовольно заметил один из художников сцены.
– Месье Пикассо, ваше мнение? – еще раз спросил Дягилев. – А то у нас выходит не романтичная лунная ночь, а похмельное утро.
– Согласен, – кивнул Пикассо, вглядываясь в декорации.
– Цвет неба поменять к завтрашнему дню, к двенадцати.
Режиссер Григорьев записал указания Дягилева в тетрадь. Снова
