исчезает под ним земля. Однако он вдруг почувствовал запах гари. Быстро осознал он, что горят его крылья. И тем сильнее он чувствовал запах обожжённых перьев, чем ближе подлетал к ней. Это её равнодушный свет беспощадно уничтожал его крылья, что привело в конечном счете к тому, что крылья полностью сгорели, а бедуин в это время начал стремительно падать вниз. Это стало лебединой песней в его стремлении овладеть красотой звезды. Однако он и далее надеялся, что когда-нибудь он сможет её достичь. А это значит, что он ещё не раз будет отчаиваться, чувствуя глубокую и безумную боль.
Внизу он оказался уже скоро, в это мгновение к нему подлетела птица и сказала:
– Я предупреждала, что тебя ждет подобный исход, но дело было твоё.
– Да и ты есть все, что пребывает во мне. – сказал Бедуин, вспомнив мудрость Диониса.
– Совершенно верно, – произнесла птица и улетела дальше.
Валяясь на земле, бедуин думал над словами мудрецов (в особенности над словами Диониса о том, что Я и мир есть одно и то же). Нежданно-негаданно у скитальца наступило озарение. Наконец он понял, что есть пустыня. Он понял, что все учения, о которых ему рассказывал ифрит правильны. А все мудрецы говорили ему то, что он сам считал мудрым.
«Я и есть пустыня, – понял бедуин, – и я скитаюсь внутри себя, среди своих желаний и мыслей. Все мудрецы, ифрит со своими учениями и птица говорили мне то, что было и так во мне, что я понимал и знал. Мираж же был моим внутренним самообманом, который мне удалось превозмочь. А Аз Бука моим идеалом счастья, которого я так и не достиг. Мир (то бишь Я) есть перемена из одной иллюзии в другую; вечное возращение в исходную точку; а также мой внутренний лабиринт. Но как же эта пустыня может быть лабиринтом?»
– Всего сложнее не заблудить в таком лабиринте, в котором нет никаких стен, – крикнула сверху птица. – Потому никто из нас не знает правды, не знает правильно ли мы идем. Вспомни слова Диониса, убеждение – это тюрьма. Посему ничто не истинно и все заблуждение в лабиринте, вернее, мы не знаем, что истинно, а что заблуждение, поскольку не видим стен, но и это все, быть может, – ложь.
На этой ноте кончается рассказ о бедуине. А я все так же опечаленный вспоминаю и непосредственно гляжу в прекрасное, видя, что мы с ним слишком разные, словно Эрос и Танатос, где Танатос это я. И именно по этой причине не могу я им обладать. Видимо, придется мне смириться с этой печалью… Иногда смирение необходимо вопреки тому, что трудно…
