пролетают перед глазами черные и белые ночи. Неожиданно вижу белую плоть; звучит далекий фортепьянный этюд. И сразу же – церковь, Невский проспект, трущобы. Танец и выстрелы Анны…
…Полумрак камеры.
С глухим гулом отворилась металлическая дверь, грубо вспугивая воспоминания, бьющая безжалостным «здесь и сейчас». На пороге стоял особый следователь убойной полиции Литовцев и очередной, а может и тот же, безликий полицейский, держащий наперевес короткий автомат. Темное помещение огласилось тонким гнусавым писком:
– Сегежа Глеб Владимирович, вы обвиняетесь в подстрекательстве к убийству согласно тридцать четвертой статье Уголовного Кодекса. Вы можете быть освобождены при внесении залога в сумму пять миллионов четыреста тысяч рублей. Выведите подозреваемого из камеры.
Полицейский вошел в камеру.
– На выход, и без выкрутасов, – глухо сказал он.
Я замер в полной растерянности на скамье, с тоской вперившись в лица людей. В подстрекательстве?
– Залог внесен, господин Сегежа, – голос Литовцева булькал патетической важностью. – Вы свободны. Соответствующие документы о трансакции средств уже переданы вносящей стороной. Повестка на судебное слушание придет вам в течение четырнадцати рабочих дней, считая с этого. Вы не имеете права покидать пределов Санкт-Петербурга. И кстати, вот ваши шнурки и ремень.
Охранник молча передал вещи, дождался, пока я не вернул их каждое на свое место, и коротким движением ствола автомата указал мне на дверь камеры. Я все еще пребывал в замешательстве.
– Прошу, вы свободны, – гнусаво повторил Литовцев, блеснув оправой очков, и отвернулся, исчезая в бледном свете закоптившихся ламп. Оглядев камеру, я медленно застегнул на все пуговицы пальто и пошел следом. Проплутав по скудно освещенным желтым коридорам, мы, наконец, вышли в большой светлый зал, заполненный полицейскими и людьми в штатском; на нас не обратили ни малейшего внимания. Воздух здесь был тяжелый и спертый – так могло пахнуть в изрядно прокуренном сигаретами зверинце, – и отовсюду доносился монотонный гул мужских голосов.
– Где капитан Моравский? – будто очнувшись от наваждения, спросил я глухо, жадно всматриваясь в угрюмые сосредоточенные лица незнакомых людей.
– Выход в той стороне, – кивнул куда-то Литовцев. Глаза за стеклами превратились в щелочки. – Желаю хорошего дня.
Он вертко нырнул в одну из десятков одинаковых дверей желтостенного коридора; пискнул магнитный замок, лишая меня возможности проследовать за ублюдком; звук этот растворился в густом гомоне. Голова закружилась, к горлу подступил ком – и эта мимолетная слабость окончательно выбила из меня желание оставаться здесь хотя бы еще на миг.
Спустился по серым широким ступеням, сделал глубокий вдох, и чуть
