воззвал? приснилось это,дождем пролившись? Все нудит упрямо
вопрос, как бы взрывает пласт лемех:
Предвечный – это тот, что перед ямой?
Всевышний – значит, тот, что выше всех?
От нас-то что тогда? Зачем конец
такой бескрылый внешне, как простуда?
Зачем две тыщи лет – вещал писец! —
никто так и не явится оттуда?
Который раз, листая чьи-то бредни,
плаксивые, как детский говорок,
в бунт снова… Вот последнее в последнем:
тщета, как влага, спрячется в песок,
Сизиф промерит камнем пересказ
про радужное это заклинанье,
но сам я вижу много честных глаз,
и что ж – кроить абсурдом мирозданье?
Возможно, мы из хаоса, возможно,
он как-то и осмыслен впереди,
в миг роковой Аврам отбросит нож… Но
не смысл к нам – мы к смыслу на пути,
чтоб выжить вместе всем. По одному
мы, как ни бейся, все-таки сгораем,
свет отражая мира или тьму,
своим толкаясь Адом или Раем.
Под чьими разноперыми крылами
идти? Куда? К кому? Кем выдан срок
путей? Как отчуждение меж нами
преодолеть? Вся вера – между строк?
Помимо легкого соблазна ли, поми-
мо тяжкого преддверья тупика,
пресытившись святым, безбожным Римом —
скалу покатим наверх сквозь века?
Назвать все это соловьиным бредом —
смешно, писцу большая выйдет честь,
но майской ночью глубина пейзажа
взовьется трелью! Значит, что-то есть…
Утешение Харона
Пространство расширяется к концу,
мой сын, что не постигнуть человеку —
ты тоже увлечешься на плацу
сиюминутным. Но мы входим в реку
вторично, где откроется простор
как будто тот же, свойственный земному,
где, вроде, та же Троя и Гектор
знакомые по зрячему слепому.
Но как вам, хоть и избранным, понять
путей нездешних, высшего итога…
Смешно… в слезах выпрашивает мать
тебе бессмертье бренное у бога,
что сам не знает завтрашний маршрут,
скорее не хозяин, а приказчик,
поскольку и ему рядно прядут
старухи и сколачивают ящик.
Вдобавок игры тех, что раструбят
про щедрость сердца, мощные ладони.
Сомнительность бессмертия – тебя,
как Гектора, твои оплачут кони…
В 15 взмыв, умолкнуть в 25!..
Все дело в протяженности мгновенья,
в той женщине, которой ты опять
в любви безмерной клясться на коленях,
как первой, станешь, в общем не солгав:
все первое, вернее – все впервые,
а где ты прав, Ахилл мой, где неправ,
не скажут ни Эллада, ни Россия.
Мы те же и не те, чем там, где до
отрыва, где как будто не старели
еще… Но размывается
