можно быстро вернуться на рельсы нормальной жизни.
До начала съезда ещё оставалось время, и все трое зашли в огромнейший буфет, расположенный на первом этаже, в дальнем конце фойе. На кумачовом полотнище красовалась привычное для всех «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
В обычное время никто не обратил бы внимания на засевшую в сознание фразу, но тут Сева, вооружившись бутербродиками с сыром да лососиной, фужером абрикосовой да кремовым пирожным, давясь, кивнул на полотно с призывом к пролетариям и проговорил:
– Сейчас все мы стали пролетариями, кто физического, а кто умственного труда. Подождите ещё немного и у Алексея Максимовича в докладе вы об этом услышите.
Пестриков сказал так, как будто лично составлял доклад великого пролетарского писателя, буревестника революции.
Вадим, ограничившись скромным бутербродом с ветчиной да стаканом крепчайшего, чёрного, как дёготь, чая только качал головой.
Илья же, не частый гость таких шумных заседаний да встреч, Пестрикова слушал мало, оглядывая пёструю публику пролетарских писателей. Перед ним тоже одиноко дымился стакан чёрного чая. Философ ел мало, как обратил давно внимание Вадим, Илья и дома обходился куском хлеба редко когда с сыром или колбасой.
Пестрикову же не хватило, он сделал вторую вылазку к оживлённо переговаривающейся буфетной толпе, влез без очереди и вернулся опять же с бутербродами и пирожными. Его небольшое, но брюшко, требовало своего.
Но вот он забросил последние крошки сладкого бисквита и с поднятым настроением умчался за какой-то девушкой с длинной косой до пояса, сиреневой блузке и чёрной юбке.
– Масенька, подожди, у меня есть что-то сказать тебе о твоей последней поэме. Образ тракториста вышел у тебя просто замечательно!
Вадим, успевший за короткое время прекрасно изучить Севу, улыбнулся. Тот явно лукавил, – кто его знает, какой тракторист получился у юной поэтессы, но её смазливое личико, упругая грудь и красивые ножки требовали, несомненно, жарких комплиментов.
Илья и Вадим остались одни. Молодой человек, воспользовавшись отсутствием говорливого товарища, рассказал философу о своём ночном кошмаре.
Тот выслушал, сделал небольшой глоток уже остывшего чая и сказал:
– Давай, Вадик, попробуем так. Ты уже, я уверен, и сам можешь растолковать свой сон. Для этого, представь, что ты это я, а я – ты. Чтобы уметь летать как птица, надо в первую очередь вообразить себя птицей.
Молодой человек понял, куда клонит учитель. Сева между тем отвёл к огромному чистейшему, словно слеза ребёнка, окну фойе комсомольскую поэтессу и начал что-то втолковывать ей, энергично махая рукой. «Лучше бы пирожным угостил», – зачем-то подумал Вадим и прикрыл глаза. Затем, словно под гипнозом, забормотал, путано, нащупывая нить повествования, а потом что-то связное начало пробиваться сквозь хаотический набор образов и слов.
–…
