Штирлиц думал.
Голос Штирлица другой?
Он разведчик, надо думать.
Маскируется. Герой.
И от дыма по квартире,
где «весели топоры»,
Капеляна голос, Фимы,
с хрипотцой. Что ждали мы?
Закурили пол Берлина.
Штирлиц плавает в дыму.
Очень жадно, дяди Фимы,
интонации ловлю.
Глуховатой хрипотцой
он кружился надо мной.
Я внимал заворожённо.
В нём уверенность. Покой.
Мог я слушать бесконечно.
Каждый день по сотню раз.
Ведь уверенность в Победе.
Голосом вселял он в нас.
Как Касаткину услышу,
Махарадзе, Копеляна.
Детство снова станет ближе,
словно и не пропадало.
И из памяти всплывают.
Стоит лишь закрыть глаза.
Оживают. Увлекают.
Мне родные голоса.
Аэропорт «Северный»
(Красноярск. 1974 год)
Кто тут главный по полётам?
Кто рулит аэрофлотом?
Вы не видите меня?
Только главный, самый, я.
Вот степен и деловит,
влез на крышу. Чудный вид!
Справа аэровокзал
шпилем небо подпирал.
От него перрон – бетон —
для судов воздушных дом.
Весь в весёлых огоньках,
весь в разметках – полосах.
И доколь хватает глаз,
как бы с крыши не упасть,
стрункой ровной поперёк.
Полоса – «посадка – взлёт»!
Шевельну рукой немножко
самолёт войдёт в рулёжку.
Пробежится по ладошке,
стоя поворчит немножко,
и, турбинами ревя,
вдруг помчится меж огня.
Что бегут по полосе,
чтоб в тумане видно всем.
Быстро скорость наберёт,
оторвётся и в полёт.
Я руками помашу,
облака растребушу.
Чтоб красивый самолёт
в небо поднимал пилот.
Из-за тучки, по порядку
ИЛ заходит на посадку.
«Восемнадцатый» любил
он домой, в Норильск возил.
Я прищурился, поправил
на глиссадочку направил.
Прямо посерёд огней,
чтобы мягче и точней.
Вот шасси на полосе
Счастлив я – довольны все:
Две вороны, голубь, кот,
даже, в огороде крот.
Влёт, посадка, карусель.
В небо, с неба, целый день.
Я за всеми приглядел,
