и мы уехали. Я тебе звонила,… катаемся по городу, – она снова добавляет шепотом, повизгивая. – Я так счастлива! – слышу на заднем плане, как Болик не может дождаться, когда она закончит разговор. – Мне пора… Ты же не обидишься? – спрашивает, а я молчу. – У тебя всё нормально? Сама доберешься?
– Да, – отвечаю сухо. Не хочу портить ей вечер и ночь своими проблемами. Пусть хоть у кого-то сегодня будет радость. – Отдыхай, я тебя прикрою.
Вздыхаю и отключаю телефон, не дождавшись ответа. В дверях появляется бармен с Глинтвейном. Улыбаясь, он ставит его на столик, лезет в карман и достает пачку «Скиттлс».
– Вот, от Романа, – парень кладет его рядом с кружкой.
В детстве я обожала «Скиттлс», его разноцветные кислые камушки, но, похоже, переела. А может просто внезапно выросла, когда наша дружба закончилась.
– Спасибо, – грустно улыбаясь и смущаясь, убираю прядь с лица.
Бармен уходит, а Ромки всё нет. И маме боюсь звонить. И домой боюсь. Но если не приду, то она будет волноваться.
Наверное.
А если то, что сказала Карина – правда и на самом деле я никому не нужна? И меня просто все жалеют и делают вид, что любят.
Слезы просятся наружу.
Почему слова, брошенные в гневе – всегда ранят намного сильнее, чем физическая боль?
Тру лодыжку, которая немного припухла.
Возможно, завтра Карина остынет, переспит всё, а я буду страдать, но делать вид, что забыла, простила. Потому что я – хорошая. Или хочу ей быть. Выпрашиваю так к себе любовь.
Её.
Родителей.
Всех!
Боже, я и правда, жалкая!
Беру остывшую кружку – нужно выпить, отвлечься, пока я себя не похоронила.
– Мальчик, водочки принеси! – пародирую проститутку Мерлин, побитую судьбой.
… или что там притупляет боль?
Больше не могу ждать Ромку, иначе совсем расклеюсь от жалости к себе. Я ставлю обратно кружку, убираю телефон в сумку и надеваю пальто. Чувствую в теле слабость, и почему-то морозит. Глинтвейн должен был согреть, а меня снова трясет от холода. Сейчас посижу немного и пойду сама домой. Не буду его ждать.
Я залезаю на диван, кутаюсь в пальто и поджимаю под ним к груди ноги. Конечности будто во льду. Накрываю пальто голову и, оставив снаружи только нос, закрываю глаза.
Пять минут.
Согреюсь и пойду.
***
Кто-то щёлкает меня по носу. Открываю глаза. Ромка сидит на корточках и заглядывает в мои с трудом разлипающиеся глаза.
– Э! Ты чего? Яйца высиживаешь? – усмехается.
Но мне не смешно.
– Почему так холодно? Ты проветриваешь? – щурясь, смотрю на открытую дверь, на сумку и диван, на столик. Губы сушит и во рту Сахáра. – Дай попить!
Ромка хмурится.
Он вытягивает руку к столику за кружкой и подносит ко мне. Я высовываю кисть из-под пальто, беру остывший глинтвейн, который
