поспешила в лавку скорняка. Тот хмуро покосился на мою мать и тоже зашел внутрь. Его старший сын захлопнул за ними дверь. Матушка прижала меня к груди с тяжелым выражением на лице.
– Чуть не попались.
Следующее утро казалось таким же, как все предыдущие. Никакого ворона, засевшего на подоконнике. Никакой летучей мыши, залетевшей в дом. Если и было что-то необычное, так это непривычная тишина в хижине. Изо всех звуков остался только перестук, с которым лошади снаружи ступали по камню. Несколько мгновений я и не помнила о том, что устроила накануне на площади. А потом вспомнила, уставившись на свисающие со стропил сушеные травы и проклиная себя. Если раньше испытывать чувства к Маттеусу было тяжело, теперь это стало поистине невыносимо. Словно мало того, что я из семьи рыбака. Отец никогда не позволит ему жениться на девушке, проклявшей кожевника.
Мне захотелось натянуть одеяло на голову и сделать вид, что вчерашнего дня не было, захотелось снова заснуть и проснуться, оставив кошмар позади. Но ничего бы не вышло, так что пришлось подниматься. Я думала найти матушку – и утешение в ее лице – за столом, мастерящей недостающие мелочи для куклы. Но стол оказался пуст, а лучины на стене рядом с ним не горели. Может быть, матушка ушла продавать кукол, чтобы мы смогли снова заплатить затворнице?
Висевшая у окна нитка с бусинами, отданными женой стеклодува, отражала солнце яркой радугой. Божьи зубы, подумала я, жмурясь от того, как больно свет резанул по глазам. Порой охота спать днями напролет, будто я сова.
Сумка, которую мать обычно брала на рынок, висела у двери.
– Матушка? – Я зацепилась за мешок пастернака в шкафу, за чесночную косичку. – Ты дома?
Задние ставни были затворены, так что солнце из сада проникало только в единственный зазор между ними. Матушка спала, густые черные волосы, будто грозовая туча, разметались вокруг ее головы. Что-то в том, как она лежала, меня встревожило. Она напоминала груду палок, сваленных на топчане. Руки и ноги все были согнуты неправильно. Я коснулась ее лодыжки под шерстяной тканью. Она не отозвалась. Я распахнула ставни. Солнечные лучи, желтые и чистые, пролились на кровать. Конечности матери зашевелились, как будто бы выпрямляясь и собираясь поровнее. Она заморгала, выглядывая из-под одеяла. Больше ничто не казалось ненормальным, пока она не улыбнулась. Тогда я заметила, какие усталые у нее глаза, какие воспаленные. Она словно совсем не спала.
– Матушка, – спросила я. – Что с тобой?
– О чем ты? – Ее голос прозвучал бесконечно странно. В нем почти не было настоящего звука, будто лишь ветер зашелестел в листве.
Какое-то шестое чувство, несоразмерное тому, что я увидела, наполнило меня ужасом.
– Ты никогда не просыпалась так поздно. Ты как полумертвая.
Она беспокойно откашлялась, словно удивившись собственному голосу.
– Этой ночью мне не спалось. Я выходила прогуляться.
– Куда?
– В лес, совсем неглубоко.
