к ней и сказала об этом, она подняла подрагивающие веки.
– Жена мельника? – Ей понадобилось время, чтобы осознать мои слова.
На ее лице отразилась мука. Я видела, как она раздумывает, как туго натянулась кожа вокруг глаз, ставших желтоватыми. Она сказала надтреснутым голосом:
– Передай, что я захворала.
– Что? – выдохнула я. Мы никогда не отказывали пациенткам. Жена мельника бы справилась и без нас; послала бы за кем-нибудь другим. Но ее мать, жена пекаря, знала всех. Если бы мы не появились, все бы прослышали, что мы бросили пациентку в трудную минуту. Мы бы потеряли половину всех остальных одним днем. – Ее мать всем расскажет!
Матушка вздохнула, и я едва расслышала ее тонкий голос:
– Мне не пойти. Не хватает сил.
Я вгляделась в нее. Это было чистой правдой. Она едва находила силы и на разговор. Я должна была как-то помочь. Я училась у нее пять лет и хорошо справлялась с нашей работой.
– Почему бы мне не сходить одной?
Матушка встревожилась.
– Хаэльвайс, нет. Тебя не пустят.
Слова меня обожгли.
– Я много раз ходила к ней с тобой. И помню об ее пухнущей ноге и о том, какие масла она выбирает для родов.
– Я знаю, что ты смогла бы все сделать и сделать хорошо. Но никому не нужна бездетная повитуха, и это ужасное предложение после того, что было на площади. Если что-то пойдет не так, жена пекаря всем разнесет, что это по твоей вине. Ты подвергнешь свою жизнь опасности.
Ее ответ привел меня в бешенство – я знала, что она права, но слова наполнили меня отвращением к себе. Зачем я произнесла проклятье при такой толпе? Все и без того считали меня странной. Мысли заметались. В переднее окно с улицы просочился смех обыкновенных людей. Меня захлестнуло обидой из-за того, что я не могла сделать для нее даже самую простую вещь.
– Ладно, – едко сказала я, чувствуя себя побежденной. – Пускай все пациентки пропадут пропадом.
– Спасибо, – выдохнула матушка, слишком измученная, чтобы заметить мою злобу.
После того как ее дрожащие веки опустились, я долго смотрела на то, как сияет в лунном свете ее лицо, болезненно-желтое. Эта хворь меня ужасала. Как можно позволить матери потерять то, чем она добывает нам средства к существованию? Что нам делать, когда она поправится, если никто не захочет нашего присутствия на родах?
Я заплела себе косы так быстро, как только смогла. Когда я открыла дверь, мальчик все еще ждал. Я прошептала:
– Хедда больна. Вместо нее буду я.
Пока он вел меня к величественному дому мельника, я слушала, как стонет под напором реки мельничное колесо. У двери я заколебалась, опасаясь, что матушка права. Всю свою жизнь я любила сопровождать роды. Не спать ночь напролет вместе с будущей матерью. Помогать новой душе появиться на свет. Всякий раз, входя в покои женщины, я чувствовала потустороннюю
