это снова и снова, пока не будет исполнена царицына воля. Старость Танаис оставила себе – и встречала ее рядом с царицей.
Никто не знал ее по-настоящему, кроме Шакти. Царица стала для каждой из шести спасенных ею девочек наставницей и матерью, повелительницей и подругой, но для Танаис она стала всем – водой и хлебом, ветром и грозой, зимней стужей и теплом весны. Те из сестер, кто не обзавелся семьями, целиком посвятили себя Хаггеде и назвались иш’тарзами, воинственными дочерьми смерти. Три женщины, белокурые и сероглазые, дарили жизнь внучкам и внукам царицы Шакти; три женщины, темноволосые и черноокие, несли гибель ее врагам.
Теперь остались только Салиш, мать трех прекрасных девочек, лучшая в мире наездница Геста и Танаис, сильнейшая из колдуний-воительниц. «И я вернусь к вам, – обещала Ясинта, – как только смогу». Тяжело оказалось ее отпускать – гораздо тяжелее, чем уходить самой. Чем больше становится эта семья, тем острее чувствуется чье-нибудь отсутствие.
И только царица никогда не говорила о том, как сильно ей не хватает ушедших.
Но это можно заметить, если давно и близко ее знать. Никакие переживания не отражались в чертах или движениях Шакти – неизменно гордая осанка, непроницаемое лицо. Ее выдавали мелочи: иначе подвернутые пышные рукава, новое перо в пестром воротнике. Когда она скорбела, привычные одежды из черной ткани – самый добрый цвет, цвет плодородной земли – становились белыми. Шакти похоронила уже двух дочерей: закрыла глаза темные, закрыла светлые – и скорбь снежными парчовыми вставками навсегда отметила ее шею и плечи.
Царица ходила очень тихо, как выслеживающая добычу рысь. Когда Шакти появилась на пороге, голоса затухли, словно свечи на сквозняке, – дети не всегда понимали ее сдержанного поведения и оттого побаивались сделать или сболтнуть что-нибудь не то. Салиш, ткнув двумя пальцами в измятое письмо, озвучила волнующий всех вопрос:
– Как мы к этому относимся?
Шакти сложила руки за спиной, неторопливо оглядела присутствующих. В наступившей тишине, казалось, можно разобрать, чем именно возмущена зудящая под потолком муха.
– Спокойно, – произнесла наконец царица.
Салиш покорно кивнула, зная, что больше мать ничего не скажет. Шакти ненадолго задержала взгляд на Нерис, развернулась и вышла. Жирная муха гулко вылетела в окно. «Значит, еще не пора», – подумала Танаис.
Вечером того же дня, предаваясь одновременно страсти и воспоминаниям, она смотрела за окно, где обнимал небо шафрановый закат, и представляла, как появляются на этом небе кроваво-красные берстонские облака. Каким все станет, когда царица добьется своей главной цели? Какого цвета будет небо над великой, единой страной? Танаис когда-то знала человека, который шутил, что в «тот самый день» звезды опадут на небо алмазами и он очень хотел бы это увидеть.
– О ком ты думаешь? – спросил Циллар, вдовец ее любимой сестры Сего, пытаясь ногой расправить сбитые простыни.
