шагай, тихоход! – смеялась Тамара, желая опередить мужа в узком коридоре по дороге на кухню. Толкала, хлопала богатыря по плечу – шутила. Он понимал, конечно, что лишний разок хотела прильнуть к нему, приобнять сердитого, в тепле мужниных рук понежиться.
Шумно, но несерьезно старик ворчал на ласки жены, молодые заигрывания. Недовольничал пиханию острых локотков жены себе в бок. Говорил, призывая к порядку, что, видно, забыла старая, сколько им исполнилось лет. Бывало, вспыхивал от возмущения, как костер в жаркий полдень – аж трещали дрова! Ему лишь повод подай сотрясти воздух.
А Тамарушка хваталась за искру и ну, давай со всей силы дуть на пожар. Гневно пеняла ему, сверкая очами, что и в прежние годы не было у Василия Ивановича к ней интереса. Мол, в чужих койках смысл жизни искал.
На пустом месте начиналась в семье перепалка. Бывало, зашипит, зашкворчит Тамарушка, как масло в разогретой сковороде – не унять, не остудить накал. Лились на мужа потоки обиды, накрывая несчастного с головой, и не было в эти часы в доме места, где бы он мог переждать ураган.
Намеки на неверность возмущали старика до глубины души. Скрепя сердце, он согласился бы с любым упреком – все лишь для того, чтобы любимой жене угодить, ее страсть охладить. Но то, что он неверным ей мужем был, и слышать не желал. В подобной лирике Василий Иванович не находил здравого смысла. Романтика любовных приключений вне дома не вдохновляла его практичное устройство. А на то, что не имело разумных основ, сердце не откликалось. Смятение души и любовную тоску Василий Иванович считал уделом поэтов и бездельников.
Бывало, пошумят с женой, повздорят, покусаются – иной раз и вспомнить смешно, из-за какой ерунды по дому буря прошлась. На часок-другой расходились по комнатам спорщики, остудить пыл. Сидели, пыхтя, по углам в одиночестве.
Вечер длинный, томный.
Спустя время, являлись ворчуны на кухню из заточения Тянулись к чайнику, к огоньку. Гремели посудой.
Возвращались в дом прежние мир и покой.
Слово за слово, вновь улыбки, смех.
И звонкий голосок жены снова медом разливался по комнатам. Журчал ручеек.
После плотного завтрака старик шел на кладбище навестить Тамарушку.
Дрон видел, как на небольшом пятачке земли, отведенной под могилу, мужчина по-хозяйски налаживал быт. Посадил березку, приспособил к ограде столик, втиснул в угол скамью, на которой сидел, отдыхая от хлопот. Грустил.
Летом кусты кизильника пышно разрастались и вставали стеной, скрывая могилу от посторонних глаз, а осенью принаряжались плодами-белыми горошинами. Казалось, кто-то, проходя мимо, бросил на ветки горсть леденцов.
Повернувшись лицом в сторону города, старику казалось, что он на отдыхе в санатории.
Зимой у Василия Ивановича появлялись заботы иного порядка: приходилось чистить от снега узкий проход к могиле от насыпи, отбивать лед с калитки, а весной, когда сходили грунтовые воды, он принимался
