ковер, в нескольких местах прожжённый сигаретами, сервант с разнокалиберной посудой и многочисленные уходящие в потолок полки с пыльными книгами. В две смежные комнаты, где жили когда-то мама и бабушка, я вообще старалась не заходить.
– Сейчас кофе приготовлю. Расскажи, как ты в парк попал? – спросила я у Лёшки, вытаскивая из серванта пару чудом уцелевших синих фарфоровых чашек, расписанных розовыми с золотым цветами и птицами.
– Иринка, ты не суетись. Лучше приляг, а то мне кажется, что ты вот-вот опять упадешь. Чайник я и сам в состоянии поставить, – решительно отобрав у меня чашки, Лёшка направился в кухню, оставив мой вопрос без ответа. Следуя мудрому совету, я опустилась на диван, жалостно взвизгнувший пружинами.
– У тебя кофе, где хранится? – донёсся из кухни Лёшин голос, раскатисто прозвучавший в пустой квартире.
– В шкафчике над столом. Там ещё на дверце переводнушка с зайцем. Кофемолка там же, – ответила я, внезапно осознав, что я не хочу никакого кофе и вообще ничего не хочу. Казалось, что голова распухла от боли, став огромной и пульсирующей. К горлу подкатила тошнота, и, вскочив с дивана, я бросилась в туалет. Когда, вывернутая на изнанку, я приползла обратно, у дивана на стуле уже сидел Лёшка. В руках его было мокрое полотенце.
– Слушай, у тебя ведь сотрясение… Вот ублюдки! Жаль мало им дал. Таких топить нужно при рождении, – со злостью проговорил друг детства, умело прикладывая к моей гудящей голове холодное полотенце.
– Мне нравится головокружительная глубина твоего гуманизма. Одно хорошо, раз есть сотрясение, значит, есть и мозги, – попыталась пошутить я, с трудом ворочая языком.
– Таблетки какие-нибудь в доме найдутся? Ну, там анальгин, цитрамон?
– Там в серванте, в маленьком выдвижном ящике что-то такое было, – вяло отозвалась я, подумав, что Лёшке придётся играть роль спасателя, как минимум, до утра.
Скрипнул отодвигаемый ящик, звякнул какой-то флакон, зашуршала бумага, видимо, Лёшка выбирал нужное средство для моего спасения. Неожиданно резко запахло корвалолом. Этот запах сразу воскресил в моей памяти бабушку, лежащую на этом же самом диване, в окружении чужих людей. Вновь сжалось сердце от боли, которая стала давно привычной.
– Ната умерла, – сжав зубы, сдавленно проговорила я только затем, чтобы вернуться в реальность из того страшного дня.
– Я знаю, – просто сказал Лёшка, – мне мама ещё вчера рассказала. Я сразу же с утра к тебе поехал. Вижу, дверь заперта. Попробовал найти тебя в институте, но мне сказали, что ты ушла. Вечером опять к тебе пошёл. Думаю, буду хоть всю ночь сидеть у твоей двери, но дождусь… Завтра опять уезжаю, но не мог же я уехать, не повидав тебя…
– Ну, вот увидел! Зрелище не из приятных, да? – с неожиданной злостью проговорила я, отбросив прочь нагревшееся полотенце, и ненавидя всё вместе: свою беспомощность, продавленный диван, запущенную квартиру и себя в ней.
– Ирка,
