плохо в тот момент, когда она мыла в подъезде лестницу. Мыла, чтобы заработать жалкие копейки, способные обеспечить нам обеим сносное существование.
Все последующие дни, раздираемая нестерпимой душевной болью, я видела с пугающей ясностью, как бабуля, маленькая, сухонькая, внезапно опускается прямо на сырую ступеньку, продолжая сжимать в руках только что отжатую тряпку. Стыдясь позвать на помощь, она прижимается к унылой зелёной стене, надеясь, что боль и слабость сейчас пройдут, и, силясь, но, так и не сумев глубоко вдохнуть.
– Наталья Павловна, что с Вами?! Вам плохо?! – кричит соседка, вышедшая на площадку с полным мусорным ведром.
– Витя, звони в скорую! – громко командует она мужу, – а, Ира, Ира дома? Зови её!!!
Иры, то есть меня, дома нет. В тот вечер я гуляла с Денисом по парку. В прохладном осеннем воздухе горько пахло прелью и дымом. Ещё днём дворники старательно сгребли с аллей яркие осенние листья, и теперь влажные ворохи медленно и уныло дымили. Закатные лучи, пронизывая дым, падали вниз огненными столбами, превращая парковую аллею в подобие космического пейзажа. Денис в своей серебристой куртке с капюшоном казался мне человеком с другом планеты, далёкой и чужой. Я страдала от непонятной холодности любимого, и не возникло у меня тогда ни малейшего предчувствия, что рядом притаилась, действительно большая беда.
Когда поздно вечером я вернулась домой, там уже толпились чужие люди. Чужой, больничный запах пропитывал нашу квартиру, навсегда став для меня непременным спутником смерти, одиночества, потери.
«Скорой» бабушка не дождалась. Она умерла на руках у соседки, крикливой, вздорной и неряшливой Клавы. Она, а не я в последний момент пыталась напоить бабулю водой с корвалолом. Стакан выпал из бессильно разжавшихся бабушкиных рук, разбившись на мелкие осколки. Льдисто хрустя, они ломались под ногами всё новых людей, приходивших к нам до самой поздней ночи. Каждый раз этот хруст на мгновение возвращал меня к действительности. «Нужно встать и подмести их», – говорила я себе, но эта мысль тут же гасла, задуваемая жёстким ветром горя и одиночества.
Стеклянная крошка и подсохшая лужица воды с резким лекарственным запахом… Комната, болезненно яркий электрический свет в хрусталиках люстры, алая герань на подоконнике, – всё это осталось, а бабушка ушла. Ушла навсегда, и меня не было рядом. Мне было отказано в последнем утешении, в последнем «прости».
«Прости меня Ната, прости… Я предала тебя. Я всю жизнь предавала тебя, думая только о себе. Наверное, из-за этого ты ушла, даже не простившись со мной. Прости меня!!!»
Теперь можно кричать и биться головой о стену, можно, воя, упасть лицом на шершавый ворс ковра, но это ничего не изменит. Я осталась одна, навечно припечатав себя клеймом эгоистки и предательницы.
Странно, никогда раньше я не задумывалась о том, сколько моей бабушке лет. Во мне постоянно жила неизменная, детская надежда, что она будет со мной всегда. Баба Ната
