слезою тень, сном птиц убитых. Забудь… Забудь… пусть пусто будет – нет мест для раны… забудь… забудь… ведь всё обманы… всё – сон… усни… усни…
Спи спокойно, Антон Львович.
СОН АНТОНА ЛЬВОВИЧА
УлЯнэчко, Улянэчко,
Прыплынь, прыплынь до ВанЕчка.
Прыплынь до мЕне,
Ты, рыбонька мОя.
Спивають дУды, як грома гУды.
То губы лЯнуть мои до тЕбе.
Як ричка лынэ,
То мое сэрцэ шукае тебе.
Ванечка дуды.
Ванечка гуды.
ШепОтять губы.
Вода – Уляна.
– -Напейсь.
Напейся.
Сверкнуло острием стрелы.. Блеснуло лезвием бритвы.
Всполохи. Всполохи.
Удар молота плющит череп. Сыплет перхоть на плечи – курганы.
Горло разорвано звуком. Орет оно немо песнь о жизни.
И бабочки вьют петли – нити судьбы над водою.
Встревожат душу ночные ведьмы. Закружат в омут. Взволнуют сердце.
Их заметил Антон Львович, просыпаясь в томном пуху подушек.. И думая —
нет – не думая – о тихом бреге: где след молчанья оставил слёзы,
средь преткновений колен, упавших – мнилось ему.
Сверкнула лимбом молния. ОчЕртив чернь средь ясных ликов.
Но уже проснулся, проснулся – и все же – проснулся – пытается
– Антон Львович.
На простыни дева лежит, извиваясь.
В движении немо едва творима. Но чует вздохи о жИвой плоти.
И мякоти яблока в зубы кусают, и липнутся в губы, и сОчатся соки.
А ведь утро уже.
Краснолицее зерцало на белесом обветшало.
Скоро весна. А пока еще лёжнем лежит на торте неба снега крем.
И собак еще выгуливают по утрам.
И бегают они по сугробам-горбунам, томный пух взбесив. И писают в
жиры белые, оставляя желтопузые раны – швы аппендицитные, на вздутых
животах сугробных.
Открыл глаза Антон Львович. И видит: воздух с потолком и полом,
и время видит – но – нет – не видит – себя не знает – не слышит
струи собачьи в крема мочёные – не слышит.
А ведь любил её одну он.
Улетели простыни в просини. Разлетелись белесыми листьями. В пустоте
временах, да и в проседи.
– Ой, водица – сестрица.
Приведи ко мне девицу.
Дай её душой напиться.
Телом нежным насладиться.
В омуте любви забыться.
Так зудело
