мои слова, от развалюхи донеслось ржание. Полицейская цепь дрогнула, распадаясь. Отдельные городовые, у кого сил было побольше, рванули по взгорку вверх. За ними устремилась пехота. Но и я, и Тимаков видели, что это бесполезно – темно-зеленые фигурки не успевали, а уж серые – и подавно. Сорок шагов, тридцать…
Пехотный поручик и вовсе махнул рукой.
Мне то ли показалось, то ли действительно у избы мелькнул угол пролетки, издевательски блеснул металлом на солнце.
Мы пошли тише.
Тимаков, кривясь, осмотрел револьвер, потом спрятал его в кобуру.
– Как думаете, – спросил я его, – куда они сейчас покатят?
– С трупом-то? – Он, щурясь, глянул на небо. – А куда угодно. Могут в Гуляй-ряды, могут на Жирновку. Могут вообще к Городскому Собранию, там экипажей много, чтоб затеряться…
Нас с одышливыми всхлипами догнал Сатанеев:
– Что, ушли?
В его руке был платок, он вытирал им потную шею.
– Наверняка, господин обер-полицмейстер, – сказал Тимаков.
Вместе мы поднялись к развалюхе. Картофельная мелочь скрипела под подошвами.
За избой обнаружились груда из бревен, квадрат вытоптанной земли и, чуть в стороне, косой навес когда-то на четырех, а сейчас на трех столбах.
Голем серой глыбой стыл у провалившегося крыльца. Полицейские, взяв на прицелы, охватили его полукругом.
– Всем отойти! – скомандовал я, одновременно придержав Сагадеева за полу кителя.
– Что такое? – развернулся обер-полицмейстер.
– Сейчас…
Городовые, оглядываясь на меня, отступили. Кто-то покашливал, кто-то ворчал. Далеко звенел колокольчик пожарной кареты.
– Тихо! – крикнул я.
Все замолчали.
В тишине, наполненной жужжанием мошкары, отчетливо слышались идущие от голема потрескивания.
– Что это? – севшим голосом спросил Сагадеев.
– Возможно, сюрприз. – Я подвинул попавшегося некстати на пути полицейского.
Голем, как мне казалось, ощутимо просел. Серый камень посветлел. Фигура словно оплыла. Бугор головы провис.
– Господин капитан, – позвал я Тимакова.
По широкой дуге мы с ним двинулись вокруг созданного чужой кровью существа. Майтус засеменил следом.
Мощное плечо. Ладонь с грубыми огрызками пальцев – ниже колена. Прозекторский стол с отметинами пуль и бухтой пеньковой веревки отвален к бревенчатой стене. Трещина на бедре. Еще одна – на предплечье. Веревка с доской свисает с шеи.
Тимаков прищурился:
– Трещины видите?
– Да, – ответил я.
– Он мертв?
– Распадается.
Грудь голема рассекала глубокая борозда. На наших глазах она, треснув, продлилась через живот к ноге. Змейки разрушения разбежались по всему телу.
Голем, словно вздохнув, осел еще больше.
– Можете посмотреть на кровь? –
