вам за последнее время пришлось пережить много неприятного и они очень за вас волнуются.
Закончив осмотр, он подумал, а потом сказал:
– Вам бы, Елена Васильевна, домой надо, под теплое мамино крылышко. Пугать я вас не хочу, но береженого и бог бережет.
– Я сегодня же туда вылечу, – пообещала я. – Только поговорю кое с кем кое о чем, в том числе и о пряниках, и тут же отправлюсь.
– Это так необходимо? – спросил доктор и я кинула. – Ну, тогда поговорите, конечно, но только не волнуйтесь. Поберегите себя и малыша! – улыбнувшись, сказал он, поднимаясь, но вот за дверью, как я услышала, кому-то очень твердо заявил: – Волноваться ей ни в коем случае нельзя!
«А я и не собираюсь! – подумала я. – Пусть Орлов волнуется!».
По дороге в госпиталь Печерская сообщила мне, что Орлов отказался от отдельной палаты, сказав, что в компании ему будет веселее, и лежит сейчас в общей, где кроме него еще четыре человека. Это значительно осложнило мои планы, потому что позорить человека, тем более отца собственного ребенка в присутствии посторонних – последнее дело, но я решила, что смогу выпроводить его соседей в коридор, а вот под благовидным предлогом или без, мне было неважно – мыслями я была уже дома.
В палату я зашла одна, попросив Лидию Сергеевну подождать меня в коридоре – я, мол, быстренько. Орлов лежал в наушниках и, закрыв глаза, слушал музыку. Подойдя к нему, я похлопала его по руке, но он, коротко взглянув на меня, снова закрыл глаза и сделал вид, что меня на свете вовсе не существует. «Ах, ты, дрянь!» – мысленно возмутилась я и сдернула с него наушники – в комнате раздались какие-то невесомые, волшебные, словно танцующие в воздухе звуки.
– Влад! – жестко сказала я. – Попроси своих соседей выйти из палаты – нам с тобой нужно серьезно поговорить.
– Нам с тобой не о чем разговаривать, Елена, – спокойно сказал он, и собрался снова надеть наушники. – И я тебя об этом уже предупреждал.
– Ошибаешься! Есть! – начиная злиться, заявила я. – И для твоего же блага нам лучше поговорить наедине.
– Нет! – твердо сказал он. – И я очень прошу тебя уйти!
И в этот момент у меня за спиной раздался мамин голос:
– Здравствуйте!
Я удивленно обернулась – это действительно была моя мама в стареньких домашних тапочках, совершенно деревенской юбке, выглядывавшей из-под белого халата, и вечном платочке на голове, нагруженная какими-то кульками, пакетами и сверточками. Я испытала прилив такого жгучего стыда за ее вид, что у меня за левым ухом начал пульсировать маленький островок боли. А она подошла ко мне, улыбнулась, поцеловала, спросила: «Ну, как ты, доченька?» и, дождавшись моего невразумительного ответа, и села на стоящий рядом с кроватью Орлова стул.
– Шопен, – услышав музыку, которая продолжала звучать из наушников, тихонько сказала она. – Вальс до диез минор… – и, вздохнув, словно
