в пыль мебель, оторванные дверные ручки, вывороченные дверные петли, вспомнил, как уже в исступлении обратно вколачивал молотком с корнем вырванные шурупы. Как не раз пытался выковырять из-под ванны гниющие тряпки вперемешку со ржавыми гвоздями, но после того, как эти тряпки каким-то непостижимым образом появлялись вновь, да еще и стали расползаться по дому, слеживаясь в углах и покрываясь паутиной, у него просто опустились руки. Он стал появляться здесь все реже и реже, в конце концов приходя только к матери, периодически предпочитая ночь на улице семейному очагу.
Дин поежился, украдкой взглянул на мать, та лежала с открытыми глазами, о чем-то задумавшись. Он вгляделся в ее лицо, не думает ли она о том же, о чем и он несколько минут назад. Нет, лицо матери было спокойно, он еще раз быстро поцеловал ее руку и вышел, прикрыв за собой дверь.
Немного успокоившись, Дин спустился на лестничную площадку; встав к окну, закурил.
Сквозь грязное стекло пробивался свет фонаря. Снова пошел дождь, разбиваясь о карниз, капли маленькими брызгами скатывались по пыльному стеклу. С другой стороны окна их маленькие тени спешили по подоконнику к ним навстречу, постепенно растворяясь в длинной тени рамы.
Дин заметил маленькую бабочку, не сумевшую вовремя выбраться из стеклянного плена. Она висела, слегка покачиваясь, на такой же безжизненной пыльной паутинке вместе с мелкими листочками, окурками и прочим мусором, несколько лет копившимся между рамами.
Дин вновь подумал о матери. Если бы он мог отдать все, что у него есть, чтобы помочь ей, он без сомнений бы это сделал. Да и что останется в его жизни, если в ней не станет ее.
Он вгляделся во тьму за окном. Если ее не станет, не станет и любви, чего-то последнего, что согревало его, и останется лишь эта ночь вперемешку с дождем, одиночеством и, как следствием, свободой. «К черту такую свободу!» – выругался он, вздрогнув от звука собственного голоса, эхом прокатившегося по подъезду. Дин всматривался в окна домов, освещенные ярким светом. Там, за ними, было тепло, люди на кухнях пили чай, ложились спать, там, за окнами, было простое человеческое счастье, и он не понимал, как можно добровольно отказаться от такого сокровища! Волна злобы подкатила к горлу. Он не знал, на что злиться. Дом показался вдруг давно затопленным сооружением на дне ночного водоема. И где-то вверху, над его головой проплывают рыбы, и выше расходятся круги от брошенного кем-то камня, а еще выше небо и теплые кухонные звезды лампочек в чьих-то теплых квартирах. А он здесь. И никто-никто не знает о нем. Он вынужден был научиться дышать черной водой, чтобы остаться живым, у него просто не было другого выхода!
– Я же уже просто гулять разучился! – процедил Дин сквозь зубы. И правда, он уже столько раз не имел возможности куда-либо пойти, часами околачиваясь в подъездах, когда не получалось уснуть от холода, что теперь ему осточертело бесцельно шляться по улицам, он уже не мог этого делать, слишком долго не имея альтернативы.
