будь на то моя воля, препровождал в самую строгую и самую отдалённую темницу… И чтобы никакой амнистии!
– Ах, вот вы как! – она сжала кулачки и бросилась на него, как разъярённая тигрица.
Он едва успел схватить её за руки и притянул к себе. Огромные глаза Полины с золотистыми крапинками вокруг зрачков оказались совсем близко. Он припал к её губам. Они, в первые мгновения неподатливые и жёсткие, вдруг сделались мягкими и раскрылись ему навстречу…
После, когда он помогал ей затягивать корсет и надеть платье, она спросила его вполне миролюбиво:
– Вы разве не читали статью Завалишина в одиннадцатой книжке «Русского вестника» за прошлый год?
– Не читал, – лениво произнёс он. Ссориться больше не хотелось. – И о чём же пишет ваш кумир?
– О наших моряках в Калифорнии. Завалишин плавал туда в 1824-м. У него есть публикации и о форте Росс. Вы слыхали о таком?
– Конечно, слыхал. Это наша колония, принадлежавшая Российско-Американской компании. Кажется, в конце сороковых её продали кому-то из американцев. Как раз накануне золотой лихорадки… Думаю, что эта сделка была большой ошибкой.
– Вот-вот, – обрадовалась Полина. – И господин Завалишин думает так же. Об этом и пишет в своей статье. Вам явно будет о чём поговорить.
Панчулидзев пробурчал:
– Я встречусь с этим господином вовсе не потому, что он о чём-то думает так же, как я, а ради нашего Николая.
Полина, как маленького, погладила его по голове и сделала это так мило, что он даже не обиделся.
– Так, когда мы едем в Москву? – безо всякого перехода спросила она.
– Разве мы едем вместе? – растерялся Панчулидзев.
Полина лукаво улыбнулась и в привычной для себя манере ответила вопросом на вопрос:
– А разве вы этого не хотите?
– Но что скажут ваши родители, как мы объясним им наше путешествие вдвоём?
Она ответила грустно:
– Я уже давно сирота. И потому привыкла отвечать за себя сама…
– Простите, графиня, я не знал…
Они помолчали. И хотя молчание это не было тягостным, Панчулидзев не сразу решился снова заговорить:
– Однако, мадемуазель, noblesse oblige[32], – осторожно заметил он. – Что подумают о нас с вами в приличном обществе: мы ведь – не брат и сестра…
– Ах, князь Георгий, князь Георгий, вы не перестаёте меня удивлять. Ну какой вы, право, дремучий моралист и закостенелый консерватор…
– Позвольте с вами не согласиться, мадемуазель… Традиции и честь – главные понятия, на которых держится всё общественное устройство. Вспомните, как у Пушкина: «И вот общественное мненье, пружина чести, наш кумир, так вот на чём вертится мир!»
– Но, помилуйте, ведь это же такая немыслимая старина… Такой, простите меня, моветон… Мы с вами живём в век свободомыслия и новых нравов! Впрочем, пора обедать… Надеюсь, вы составите мне компанию, милый князь… Ну, перестаньте бычиться
Noblesse oblige – положение обязывает
