старшие. Как они обнимаются и целуются на лавочках, обжимаются, отпускают волнительные пошлости – «а шо, Натаха, а пойдём в балку размножаться, а?».
Мне было лет пять, наверное. В школу точно ещё не ходил.
Ане О-ко было на год больше. Я с ней дружил.
Точнее, это скорее она со мной дружила.
Я был стеснительным, а она очень такой не по-детски ласковой и бойкой.
Я был у неё дома. Она жила у бабушки. Родители выживали в диких 90-х, работали где-то вахтой, не видя дочь годами.
Бабушка, школьная учительница на пенсии, любила меня. «С хорошим мальчиком ты дружишь, Аня», – сказала как-то.
Раз её не было, а мы с Аней скакали на кровати. Знаете, детская такая радость – высокие кровати, с крашеными перилами и металлической выгнутой сеткой, которая пружинит прыгнувшее тело в потолок.
Аня была авантюристкой. Я был её подельником.
– Давай спички зажигать! – как-то предложила она, зная, что нам это запрещено.
Мы зажигали спички одну за другой, чувствуя невероятное волнение, адреналин от наглого обхода запрета.
Общая радость, когда на взрослых мы наивно хлопали глазками, а оставшись наедине – смотрели друг на друга с восторгом сообщничества.
Один раз она неосторожно обошлась со спичкой, подпалила себе прядь волос.
– Я же теперь некрасивая буду! – в отчаянии спохватилась она.
– Что ты! – разволновался я. – Ты красивая! Красивая-красивая-красивая! Самая красивая!
Пара секунд молчания, а потом кокетливо вздёрнутые детские глазёнки:
– Правда?
Это, наверное, был мой первый комплимент, сделанный женщине. И он оказался удачным.
Наверное, до сих пор, когда просыпается к женщине нежность, у меня открывается в сердце мост в тот день. Я вижу эти озорные и лукавые детские глаза из-под светло-русой чёлки.
– Давай без трусов под одеялом полежим, – сбавив голос, предложила Аня.
Мы лежали, укрывшись одним большим бабушкиным одеялом. Без трусов.
Когда в прихожей раздался шум – вернулась бабушка – мы поняли, что оплошали, не заметили через окно, как она вошла в калитку.
Она вошла, мы натянули одеяло к подбородку.
– Спите-спите… – только и проронила бабушка. Она ни о чём не догадалась.
Когда она вышла, мы выскочили и быстро оделись. Потом запрыгали от радости, что остались неразоблачёнными.
Во дворе была баня.
Не, ну как баня – два больших деревянных ящика по сути, обитые чёрной резиной, с душноватым мазутным привкусом.
Мы играли в дочки-матери на деньги, ну то есть в семью.
Сначала мы были мужем и женой. А быть мужем и женой, и не раздеться при этом догола, ясно само собой, и не интересно.
Мы разделись. Я первый раз мог вдоволь смотреть на женское тело, пусть и шести лет от роду. Просто смотреть, чувствуя
