пройдет, прежде чем все эти люди снова решатся пойти на политическое собрание? Нацисты своего добились. Сейчас опасно даже слушать выступления членов любой другой партии. И главный пострадавший сегодня – это Германия.
– Ненавижу этих чертовых коричневорубашечников, – сказал Володе Вернер. – Я думаю, не присоединиться ли к вам, коммунистам.
Володя пристально посмотрел на него внимательными голубыми глазами и тихо сказал:
– Если ты серьезно хочешь бороться с нацистами, то, может быть, для тебя найдется более существенное дело.
«Интересно, – подумал Ллойд, – что Володя имеет в виду?»
Тут в зал вбежали Мод и Этель, обе говорили одновременно, плакали и смеялись от облегчения; и Ллойд забыл о словах Володи и больше не вспоминал.
Через четыре дня Эрик фон Ульрих пришел домой в форме юных гитлеровцев.
Вид у него был торжествующий.
Он был в коричневой рубашке, совсем как у штурмовиков, со всякими нашивками и нарукавной повязкой со свастикой. Еще у него был черный галстук установленного образца и черные шорты. Он был солдат-патриот и стремился служить своей стране. И наконец, теперь у него было свое общество.
Это было даже лучше, чем болеть за «Херту», любимую футбольную команду берлинцев. Иногда Эрика водили на матчи – по субботам, если отцу не надо было идти на собрание. Тогда он испытывал такое же ощущение принадлежности к большой группе людей, захваченных общим чувством.
Но «Херта» иногда проигрывала, и он возвращался домой безутешным.
Нацисты были победителями.
Он содрогался от ужаса при мысли о том, что скажет отец.
Его злило то, что родители все время стремились идти не в ногу со всеми. В ряды юных гитлеровцев вступили все мальчишки. У них были спортивные состязания, песни и приключения в лесах и полях за городом. Они были бравые и подтянутые, верные и надежные.
Эрика очень беспокоила мысль, что когда-нибудь, возможно, ему придется воевать – ведь воевал и его отец, и его дед, – и он хотел быть к этому готовым, хотел быть натренированным и закаленным, дисциплинированным и боевым.
Нацисты ненавидели коммунистов – но и родители тоже их ненавидели. Нацисты ненавидели и евреев – ну так что же? Фон Ульрихи – не евреи, так какая им разница? Но мама и отец упрямо отказывались вступать в партию. Ладно, Эрик сыт по горло стоянием в стороне – и решил бросить им вызов.
И умирал от страха.
Как обычно, когда Эрик и Карла вернулись из школы, ни мамы, ни отца дома не было. Ада неодобрительно скривила губы, подавая чай, но лишь сказала:
– Вам придется убрать со стола самим: у меня страшно болит спина, я пойду прилягу.
Карла забеспокоилась.
– Ты из-за этого ходила к врачу?
Ада помедлила, но потом ответила:
– Да, из-за этого.
Она явно что-то скрывала. При мысли, что Ада может заболеть – и лгать об этом, – Эрику стало неуютно. Он никогда бы не зашел так
