дал полную волю своему сердцу. Были дамы, которые при виде Аистаила застонали от блаженства, засунув кулаки между колен; и другие, которые от страстного влечения к царственному ишаку – ибо таким он им казался, – не издав ни звука, попадали в обморок.
Были господа, которые вдруг взвились со своих сидений, и снова на них рухнули, и снова вскочили, оглушительно сопя и сжимая в руках рукояти шпаг, словно хотели вытащить их из ножен и, уже вытаскивая снова совали их в ножны, так что стояли лязг и треск; были другие, молча устремлявшие глаза к небу и судорожно сжимавшие руки для молитвы; и местный муфтий, словно ему стало дурно, наклонившись всем телом вперед, уткнулся головой в колени, и зеленая тюбетейка кубарем слетела с его головы: при этом ему вовсе не было дурно, но впервые в жизни его обуял религиозный восторг, ибо на глазах у всех свершилось чудо: Аллах самолично удержал руку палача, явив ангельскую сущность того, кого свет принимал за убийцу, – довелось же такому произойти. Воистину, Аллах велик! А сам ты мал и ничтожен, ибо предал ангела лишь для успокоения народа! О, какая дерзость, какое маловерие! И вот Аллах являет чудо! О какое великое унижение, какое сладкое унижение, какая благодать ниспосланы Всевышним мулле ради усмирения гордыни.
Между тем народ по ту сторону барьера предавался чувственному опьянению, которое охватило всех при появлении Аистаила. Тот, кто при виде его испытал лишь сострадание и умиление, теперь преисполнился вожделения, тот, кто испытал изумление и влечение, дошел до экстаза. Ишак предстал перед всеми самым прекрасным, самым привлекательным и самым совершенным существом, которое они могли только вообразить; девицам – сказочным принцем, мужчинам – идеальным образом их самих. Все чувствовали себя так, словно он угадал и нащупал у них самое чувствительное место, поразил их прямо в эротический центр.
В результате запланированная казнь омерзительнейшего преступника своего времени превратилась в величайшую вакханалию, какую видел мир: благонравные женщины раздирали на себе паранжу, с истерическими криками обнажали грудь и кидались на землю. Мужчины с безумными взглядами, спотыкаясь, блуждали по этому полю сладострастно распростертой плоти, дрожащими пальцами вынимали из штанов отвердевшие как от невыносимого озноба члены, падали с хрипом куда придется, совокуплялись в самых немыслимых положениях и сочетаниях: старец с невинной девушкой, поденщик с супругой адвоката, мальчишка-подмастерье со своим товарищем, – все вперемешку, кому с кем придется. Воздух отяжелел от сладкого потного запаха похоти и наполнился криками, хрюканьем и стонами десяти тысяч бестий. Это был ад.
Аистаил стоял и жевал травку. Людям, которые его видели, казалось, что он улыбается самой невинной, самой ласковой, самой очаровательной и одновременно самой неотразимой улыбкой в мире. Но в действительности не улыбка, а зверский аппетит настиг наконец его, отражаясь
