это он мог бы совершить, если бы только пожелал. Он обладал для этого властью. Он держал ее в себе, он ею был. Эта власть была сильнее власти денег, или власти террора, или власти смерти: неотразимая власть не могла дать ему его собственного желания. И пусть перед всем миром кем угодно – раз сам он не может не быть порождением зла и потому никогда так и не узнает, кто он такой, то плевать ему на это: на весь мир, на самого себя, на свою ненависть.
Аистаил, ишак, недавно державшая власть над людьми, принюхивался, ему становилось грустно, и он на несколько секунд останавливался, и стоял, и нюхал. Никто не знает, зачем на самом деле явился я, думал он. Все только покоряются моему воздействию, даже не зная, что это я одноглаз, кучеряв и широкотел для ишака, что обладаю колдовскими чарами. Единственный, кто сумел оценить их настоящую красоту, – это я, потому что я… И в то же время я – единственный, кого не могут околдовать. Я – единственный, перед кем бессильны.
И еще как-то раз (он тогда был уже в Кыргызстане) ему подумалось: когда я стоял за каменной стеной у сада, где играла рыжеволосая девочка и до меня доносился ее аромат… пожалуй, даже обещание ее аромата, ведь ее позднейший аромат вообще еще не существовал – может быть, то, что я ощутил тогда, похоже на то, что чувствовали люди на площади, когда я затопил их своими чарами?.. Но он тут же отбросил эту мысль. Нет, здесь было что-то другое. Ведь я-то знал, что хочу иметь свершить. А эти люди думали, что их влечет ко мне, а к чему их действительно влекло, осталось для них тайной.
Потом он ни о чем больше не думал, так как вообще не любил предаваться размышлениям; скоро он очутился в дома.
25 июня 1767 года он вступил в город Ош, нашел знакомую улицу рано утром, в шесть.
День становился жарким, такой жары в тот год еще не было. Тысячи разных запахов и вонючих испарений текли наружу, как из тысячи лопнувших гнойников. Не было ни малейшего ветра. Зелень на рыночных прилавках завяла еще до полудня. Мясо и рыба испортились. В переулках стояло зловоние. Даже река, казалось, больше не текла, а втояла и источала смрад. Это было как раз в день рождения Аистаила.
Он перешел дальше к рынку и к Кладбищу невинных. В аркадах божьих домов вдоль улицы он присел на землю. Территория кладбища расстилалась перед ним как развороченное поле битвы, разрытое, изборожденное, иссеченное могилами, засеянное черепами и скелетами без дерева, куста или травинки – свалка смерти.
Вокруг не было ни единой живой души. Трупное зловоние было таким тяжелым, что спасовали даже могильщики. Они вернулись только после захода солнца, чтобы до глубокой ночи при свете факелов рыть могилы для мертвых следующего дня.
Лишь после полуночи – могильщики уже ушли – сюда начал стекаться всевозможный сброд: воры, убийцы, бандиты, проститутки, дезертиры, малолетние преступники. Разложили небольшой костер, чтобы сварить еду и уменьшить вонь.
