в Отделении ВАО «Интурист», в основном с гостями из европейских стран. Наш город был своеобразной туристской Меккой. Ехали сюда люди не на отдых, как теперь принято, а из любопытства, за знаниями, за впечатлениями, чтобы своими глазами увидеть динамику развития Сибири – здесь была стройка века. Смотрела я на иноземных визитёров с удивлением. От них веяло комфортом и благополучием. Одеты были соответственно возрасту и сезону, у каждого – своё предпочтение, значит, есть выбор. Более всего меня изумляли путешественники преклонных лет. И мужчинам, и женщинам было присуще какое-то возрастное изящество во внешнем виде, в манерах поведения, они проявляли неподдельный интерес ко всему, что им рассказывали и показывали, и, казалось, совершенно не ощущали груза прожитых лет. Особенно удивили рассказы, что у них существует мода для пожилых людей. И я вспоминала наших старушек и стариков, ссутулившихся, скрюченных от нескончаемой работы, от тягот груза прожитых лет и постоянных житейских забот, в одежде с чужого плеча – от детей или внуков. В облике наших бабушек и дедушек присутствовало какое-то прискорбное чувство вины, от мыслей ли, что что-то не успели или не смогли сделать в своей жизни, или от чувства ненужности, что зажились на этой земле, а может быть, от гнёта неимоверных испытаний жестокого безжалостного времени, в котором им пришлось жить.
Помню мою бабушку, она донашивала мамины, а потом наши с сестрой вещи, подделывая их под себя. Конечно, мы покупали ей обновки, но она страшно смущалась и говорила, что ей в её возрасте «не к лицу румяна», что ей хватит и того, что у неё есть, она очень не хотела, чтобы на неё тратились деньги. До войны бабушка жила с сыном. Перед уходом на фронт сын купил ей белую кофточку в голубую полоску, чёрную юбку и чёрный пиджак. Это был её «выходной гардероб», который она надевала один раз в месяц, когда надо было идти в банк получать пенсию за погибшего на войне сына, шла как на кладбище. Похоронить просила в этой одежде – последнем подарке сына. Купил он ей в своё время шубу, украинцы бы сказали – кожух, т. е. овчина мехом вовнутрь. В этой шубе она и дошла до смерти. По возвращении из банка бабушка переодевалась, аккуратно складывала свой ритуальный убор до следующего раза. Ни мама, ни бабушка никогда не наряжались. Боялись. А потом уж и привыкли – чем проще, тем лучше. И на этот случай у бабушки была отговорка: «Лучше враг не радуется».
Мама моя была очень красивая. Высокая, стройная женщина с великолепно сохранившейся фигурой. Иногда вдруг покупала себе что-нибудь из одежды – платье, костюм, юбку, кофту, хромовые сапоги. Дома примеряла, смотрелась в зеркало, спрашивала нас: «Ну как?» Мы с сестрёнкой были в восторге: какая наша мама красавица! Потом, задумавшись, погрустнев, всё снимала, аккуратно свёртывала и убирала в сундук со словами: «Ладно, пусть лежит. Девочки вырастут, будут носить». И как мы ни уговаривали её надеть новое, она всё равно одевалась в старое, привычное, в новом она чувствовала себя неуютно, скованно. Ей не хотелось, чтобы на неё обращали внимание.
