И если случится какая-нибудь одинокая горка, к ней никогда не спустится облачко; а будь эта самая горка в местах гористых, ее бы всякое утро лелеяли туманы.
Скоро я отличил снежную вершину Чатырдага, к которому привык в Севастополе. Он действительно не бросается в глаза; но до него оттуда далеко – верст шесть-десять. Название Палат-гора очень ловко, хотя и дано, вероятно, каким-нибудь татарином, переводившим русскому его значение. Собственно, Чатырдаг значит Шате-гора, и чатыр, конечно, есть прародитель шатра.
По-сербски чадор. И он похож на шатер, а не на мачту Крыма-корабля, как преувеличил его поэт. Но пусть будет так, и я все-таки повторил:
Drżąc muślimin całuje stopy twéj opoki,
Maszcie Krymskiego statku, wielki Czatyrdachu27!
С Алминской станции, третьей от Севастополя, он показывается очень живописно, между ближайшими горами, которые идут справа и слева и как будто нарочно раздвигаются, чтобы открыть его зрителю. Он между ними, как в раме. Я любовался этой картиной, стоя у ворот, и тут подошел ко мне ямщик, везший нас в Бахчисарай, – лихач, и русский, и татарин вместе. Мы тотчас узнали друг друга.
– Вот, ваше благородие, и Чатыртау! – сказал он местным произношением и опять перевел мне его по-русски.
– А что, сколько отсюда будет до Чатыртау? – спросил я.
– Верст пятьдесят; а то и все шестьдесят будет.
– А можно дойти до него так, прямо?
– Как можно! – отвечал он, – дичина, и та не может! Тут такие яры, что сохрани бог!
Я опять вспомнил поэта:
Gdzie orły drog nie wiedzą, konczy się chmur jazda…28
Но хмуры хотели мне, как нарочно, доказать, что поэзия не права и что тут вовсе не кончается их езда: живая картина стала ими задвигаться, и скоро остались одни рамы и еще занавесь, которая больше не поднималась.
В Бахчисарае мы имели бумаги к коменданту, и это заставило нас заехать в город. Бахчисарай лежит между горами. Когда едешь по левому скату, длинной и предлинной улицей, самой главной и лучшей, – направо, внизу, виден весь город, какая-то каша строений, мелких беленьких домиков с черепичными нависшими крышами: улиц, площадей, и заборов, почти незаметно. Местами возвышается два-три минарета – белые тонкие башни с остроконечной крышей, похожие на бунчуки. Местами возносятся тополи… И вот Бахчисарай! Главная улица, по которой обыкновенно въезжают в город, очень узка, так что с большим трудом можно разъехаться двум экипажам. Это какой-то (на ту пору грязный) коридор между татарскими лавками и кофейнями. Почти вся улица состоит из лавок. Под навесами, утвержденными на деревянных столбиках, сидят торговцы-татары в халатах, куртках, в широких шароварах, в черных овчинных шапках или в рыжих верблюжьих и в туфлях, иногда на прилавках, иногда просто на полу, между выставленным товаром. Тут висят на нитках кожаные мешки для табаку; кошельки, ремешки, сапоги; стоит треугольником бурка; там краснеются яблоки вместе с пряниками; белеет брынза – особенный
