под ноги.И островов не сосчитать,
Даже ночи не хватит.
Так отчего эта женщина плачет?»
Как тут не вспомнить строки Пастернака: «Венеция венецианкой / Бросалась с набережной вплавь».
«В Венеции, – продолжала Карпова, – всем гостям фестиваля дарили по два чемодана. Мы были счастливы, так как у нас их не было. Нас ввели в большой зал, в углу которого стояли чемоданы. Мы на них смотрели, как на чудо. В тот день Ника рано встала и тряслась, ожидая получения подарков. Мы с ней пришли раньше многих участников фестиваля, точно боялись, что для нас чемоданов не хватит. Конечно же, хватило. Эти чемоданы еще живы, правда, один порвался, а со вторым мы поехали в Америку.
На протяжении всей нашей поездки Женя был потрясающий, очень трогателен и внимателен к Никуше. Я понимаю, что она как ребенок была влюблена в него, в него нельзя было не влюбиться. Я сама была в него влюблена, это естественно. И мне кажется, каждый, кто находился рядом с ним, был захвачен его энергией, его страстью выступления со сцены – он же великолепно читает свои стихи. Евтушенко был прекрасен, он такую сказку подарил Никуше, ну, я, конечно, была как приложение к ней. Сам Бог мне подарил такую радость. И те друзья, которые встречали Женю в Италии, а их было очень много, все трепетно к нему относились, с восхищением, любовью, с искренним преклонением.
Евтушенко из Италии улетал в США, а уже оттуда – в Москву. Он был свободен, богат, распоряжался Западом, как хотел. В конце нашего пребывания в Италии Женя сказал мне: “Людмила, вы заработали здесь некоторые деньги, можете их получить, а лучше я за них куплю вам кольцо”. Я согласилась. Кроме того, когда мы улетали в Москву из Венеции, Евтушенко передал мне какие-то фильмы, о которых я забыла, когда прилетела в Москву и получала багаж. Опомнилась поздно, и позвонила его жене-англичанке из Ялты с извинениями. Она сказала: “Людмила, это такая ерунда, о чем вы беспокоитесь, я их сама получу”. В аэропорту мы проходили через выход, предназначенный для важных персон. Может, потому, что в этих фильмах было что-то запрещенное, а наш багаж не проверяли. Но это из области догадок».
Перед отъездом из Италии Ника редким по тем временам джинсам предпочла куклу – большеголового в клетчатой кепке итальянского мальчишку Антонио, сосущего указательный палец. Правда, после покупки продавец вытащил его изо рта куклы, давая понять, что Антонио не такой уж невоспитанный мальчик. Так бессчетную коллекцию Никушиных кукол разбавил иностранец сильного пола.
«Я убеждена, что за границу ее не надо было везти, – поделилась со мной Карпова, – Ника не знала бы, что есть другой мир, в котором ею восторгались. А когда вернулась домой – пустота страшная, ни один человек не поздравил ее. От этого можно было сойти с ума. Взрослый это не перенесет, а маленькая девочка, она же еще стебелек… Но Ника мужественно все перенесла. Если б позвонил ей хоть какой-нибудь Иван Иванович Иванов и спросил, написала ли она в Италии стихи. Почему так жестоко обошлись с ребенком?»
Я бы не сказал, что итальянский триумф
