гадость, случайную оговорку, или ещё что-нибудь – и, хоть каждый их мелкий донос по отдельности выглядел вполне безобидно, будучи собранные вместе, все эти эпизоды превращались в целое обвинительное заключение. А я стоял, и удивлялся: мне и в голову не могло придти, что всю эту ерунду, о которой я уже сто раз и думать забыл, кто-то вдруг вспомнит и вытащит на свет Божий. А самое смешное – точно такие же претензии можно ведь было предъявить любому из них. Вот Ванька Одношивков: когда в школьной столовой я заявил, что эту дрянь, которой нас кормят, мне противно есть, он не только согласился со мною, но и сам предложил пойти и купить на обед коржики и компот – а теперь этот же Ваня называет меня «неженкой» и обвиняет в том, что я «противопоставил себя классу»… Ну не сволочь ли, а?… а остальные?…
Когда Давиденко подвела итог и вынесла на утверждение приговор, мне уже было всё равно. А приговор был таким: до конца учебного года исключить меня из пионеров и объявить мне недельный бойкот:
– А вот эту вот дрянь, – Давида брезгливо указала на лежащие на учительском столе мои приобретения, – я пока оставлю у себя. Я на днях зайду к Роману домой, – продолжала она уже своим обычным тоном (видимо, воображаемый фельдфебель Вермахта Ганс уже довёл её до множественного оргазма своим раскалённым до-крас-на штыком), – и покажу его дедушке, что покупает Роман на украденные у него деньги. Думаю, после этого дед поговорит с ним по-мужски, – в последних словах явно чувствовался намёк на то, что после её визита дед должен будет устроить мне порку.
– А теперь, Роман, сними свой пионерский галстук, и отдай его мне. Его я тоже принесу к вам домой…
Красную треугольную тряпицу я снял с облегчением: во-первых, это означало, что спектакль, наконец-то, подошёл к концу, а во-вторых… во-вторых, галстук этот меня всегда раздражал – своим нелепым цветом раздражал, а ещё тем, что постоянно выбивался из-под воротника, что концы всё время норовили высунуться наружу… Нет, не любил я носить пионерский галстук! – то ли дело было носить настоящий, тёмный и узкий галстук, как у взрослых!… А это недоразумение? – да заберите на здоровье, Людмила Дмитриевна!
Можете представить, в каком настроении возвращался я домой. Нет, не мифической «порки» я боялся – уж чего в нашей семье не было в заводе, того не было – просто, до меня никак не доходило, что же такое я натворил?! А обиднее всего было то, что мои одноклассники вот так, ни за что, ни про что вдруг отреклись от меня, принялись топтать. Тот же Сашка Гаскин: ведь это он сообщил мне, что «там на остановке дядька продаёт монеты», сам бегал туда вместе со мной – а потом, на этом классном часе, сам вылез сообщать, что я купил свои приобретения за целых пять рублей! Уж кто-кто, а он прекрасно знал о том, что ничего я ни у кого не «ворую», что дедушка сам выдаёт мне деньги на покупку монет – знал, но смолчал. А остальные?… им-то я что такого сделал, чем насолил? Почему? За что?… Погано было на душе.
Дома
