ну, а я тут же блестнул своей эрудицией, сообщив, когда и по какому поводу был отчеканен серебряный лян Китайской Республики, и для чего на Лондонском монетном дворе чеканились торговые доллары, и с какого по какое время эти серебряные монеты находились в обращении, и в каких странах они имели хождение – а под конец, сказал несколько слов и про германскую серебряную эмиссию 1935 года.
– Хм, неплохо, – сказал дедушка, – по-моему, вполне исчерпывающая информация о предмете! Сразу видно, что парень не просто собирает всё, что попало, но и имеет какое-то представление о предмете коллекционирования, об истории… Вы ведь тоже, кажется, историю преподаёте?… – и дед хитро взглянул на мою класснуху. А та сидела, покрываясь красными пятнами.
— А церковная книга?! – перешла в атаку Давиденко, – зачем совецкому пионеру эта церковная книга?! – и она указала на лежащий на столе томик Евангелия.
– Совецкому пионеру? – переспросил её дед, – так вы ж его на классном часе, вроде, сами из пионеров исключили? Кстати, зачем?… Да, и кроме того, он ведь не всю свою жизнь будет в пионерах ходить – продолжал он, – он вырастет, и, может быть, ему станет интересно узнать, что там написано?… Ведь это – тоже история, в конце концов… Ну, а пока я почитаю… Роман, – обернулся дед ко мне, — ты бы прибрал свои монеты, а? Ступай пока, составь их в альбом – а мы с Людмилой Дмитриевной ещё немножечко поговорим. И попроси, кстати, бабушку, чтобы налила и принесла мне чаю, – местоимение «мне» дед тоже выделил особо, давая понять, что угощать чаем нашу незванную гостью совсем не входит в его планы.
Я не заставил себя упрашивать: забрал со стола монеты – и был таков! А дед продолжил разговор с нашей гостьей с глазу на глаз. О чём именно они говорили, я не знаю, а подслушивать я не приучен. На протяжении ещё десяти минут из гостиной было слышно, что дед говорит ей что-то – его голос был спокоен, и только раза два или три было слышно, как старик усмехнулся. А потом из своей комнатки я услышал, как за нашей гостьей закрылась дверь. Провожать её меня не позвали, да я и не стремился принимать участие в её проводинах.
Оставшиеся до конца учебного года две недели я так и проходил в школу не в противном пионерском «сопливчике», а в строгом чёрном «взрослом» галстучке на резинке. О «бойкоте», который объявили мне, мои одноклассники, казалось, забыли: уже через пару дней они общались со мною так, будто бы ничего и не случилось. Говорят, что дети – народ отходчивый, и, возможно, это и так, но что до меня, то могу сказать лишь одно: именно с того памятного случая я стал стал презирать их. На конфликты с ними я не шёл, но и возобновлять ни с кем из них дружбу мне не хотелось. Единственное исключение я сделал для Юльки Кокориной, с которой сидел за одной партой: с нею мы по прежнему продолжали болтать на уроках, и для неё я продолжал рисовать разные смешные картинки на задней обложке её дневника. Хорошая она была девчонка, эта Юлька Кокорина…
