мальчик таки сам большой, его уже и спросите!…»
Не знаю как вы, а я, например, не согласен, что в Священном Писании юмору не место.
История, которая читается в Неделю о слепом (на отпусте: «…молитвами всех слепых…» и проч.) – одна из любимых в Евангелиях.
Так и видится диссидент, которого вызвали в КГБ «поговорить», включивший, тск, дурака и говорением чистой правды («Итак, слушаю». – «Слушаюсь!») доведший следователя до ярости: «Во грехах ты весь родился!… пошёл вон!…»
Рассказывали про ребёнка лет 8-ми, который, пришед из школы, пытал маму: «Мама, ты холерик или пингвиник?»
Могут ли быть люди, которые не хотят Царства Божия?
Могут.
Потому что «земля, небо, между землёй и небом война» – а вдруг в Царстве война кончится, а я не знаю, как жить без войны…
И я не знаю.
Но давай потерпим ещё. И ещё.
Рано или поздно война кончится у нас с тобой внутри.
А там и про Царство видно будет.
В это и верим, на это и надеемся.
/память Иова Многострадального/
Думаю вот о чём: мы, православные, подкованные в слушании проповедей и чтении экзегез, навыкли порицать друзей Иова.
Навыкаем мы, это да, ловко, гладко и быстро; зарастаем навыком, как крепкой жёлтой мозолью…
А для начала, думаю – услышав про то, что ваш друг страдает, приедьте-ка к нему издалека, бросив свои дела, и посидите молча (молча!) возле него неделю, сострадая и не в силах помочь, а просто – чтоб побыть рядом… после сего уж и начинайте судить. Чтоб быть с ними на равных в богословской пре…
«И услышали трое друзей Иова о всех этих несчастьях, постигших его, и пошли каждый из своего места: Елифаз Феманитянин, Вилдад Савхеянин и Софар Наамитянин, и сошлись, чтобы идти вместе сетовать с ним и утешать его.
И подняв глаза свои издали, они не узнали его; и возвысили голос свой и зарыдали; и разодрал каждый верхнюю одежду свою, и бросали пыль над головами своими к небу.
И сидели с ним на земле семь дней и семь ночей; и никто не говорил ему ни слова, ибо видели, что страдание его весьма велико».
«…в гостиных заторчал какой-то длинный, длинный, с простреленною рукою, такого высокого роста, какого и не видано было…»
И стоит вековечно и колышется до дна осязаемая русская речь, чорная, набочья, и гулко и тихо во все стороны света, только гортанно вскричит в сорном гнезде своём, в спутанных яворовых тенях, уставя рыло в луну, одинокий трещавый пичурущух, да вековечно погребает своего стоунера1 подагрический уездный филолог, вышедший на пенсию по выслуге, возлагая сего на бездонные старческие слёзы свои, как четверо гридней на воды мерной реки – мёртвого своего господина в лодье, возлагает, и сымает назад, не в силах
Стоунер – разновидность гавальды.
