многолетние почтовые завалы, на которые сам хозяин дома давно махнул рукой. А что за прелесть были эти письма! Многие, написанные по-английски, по-немецки, на других европейских языках, охватывали географию всего цивилизованного мира и даже выходили за его пределы в Антарктике и в одичавших африканских районах, но более всего подкупал обширный круг тем, будто Жорж временно исполнял обязанности английской королевы. Многие предлагали свои услуги самого разного рода, многие интересовались практическими результатами изысканий такого богатого спектра, будто Жорж олицетворял собой многопрофильный научно-исследовательский институт. В общем, складывалось впечатление, что однажды г-н Павленко для решения серьёзной задачи не пожалел времени и развёл бурную деятельность, привлекая внимание хоть как-то полезной публики, затем цели своей добился и к переписке охладел. Поток же писем, давно нарушив баланс между исходящими и входящими под воздействием обретших самостоятельность рекламных материалов, не иссякал. Но вернёмся к эксперименту.
Задушевные беседы не давали результата. Я с огорчением констатировал, что вечеров мне понадобится гораздо больше. Очевидно, Чугуниевый видел во мне Жоржа как человека с шипящей сковородкой, да простят меня повара хороших ресторанов.
Решив подойти с другого конца, через некоторое время я подключился к разбору почты в качестве консультанта. Каково же было моё удивление, когда решение задачи обнаружилось само собой: Чугуниевый завёл переписку с некоей Туттой, – первоначально от лица какой-то ассоциации она приглашала адресата выступить с докладом на очередном семинаре – которая, будучи и знаемой, и недоступной для него, вдруг стала предметом вожделения. Быстро перейдя в неофициальную плоскость, её ответы были вполне сдержаны и ироничны, однако наш подопечный этого не замечал. Его послания, эти порождения вороха романтической литературы из дальнего угла библиотеки Жоржа, вкупе с недавно перенесённой гастрономической травмой поднимались к высотам поэтической мысли, облачали Тутту в платье из лепестков незабудок, называли её весенним облачком пустыни, звездой путеводной. Помещали самого страдальца то в угрюмый замок, то в безлюдье, то, возвышая до уровня предмета обожания – любопытный психологический момент – в небо, добавляя ещё одно облачко к первому. В этом письме далее следовали не вполне передаваемые подробности из жизни двух любящих облачков.
Что же, мы с г-ном Павленко – о, этот его талант вести переговоры! – условились встретиться с этой самой Туттой, нашей внезапной спасительницей. Она оказалась милой дамой, с устроенной жизнью, и, поддавшись уговорам Жоржа, согласилась пожертвовать несколькими часами своего безусловно драгоценного времени ради прогресса человечества. Люди посреди житейских перипетий иногда, если это занимает не слишком много времени и средств, делают широкие жесты, в особенности если их при этом хвалят. Идеей войти
