в воздух, неожиданно блестя, на миг замирали в верхней точке траектории, затем устремлялись вниз и подобно метеориту, пронзающему чёрное небо, рассекали диск утомлённого солнца; вдруг среди волн раздавалось всплеск – и больше ничего. Чтобы снова нарушить гармонию природы своим бесцеремонным вмешательством – а иначе зачем жить? – приходилось лезть в карман за очередным пятаком.
Я придерживался известной практики, уверенным щелчком большого пальца направляя снаряды из импровизированной катапульты под углом в сорок пять градусов, дабы достичь максимальной дальности, и, как правило, побеждал; однако г-ну Павленко иногда удавалось выполнить особый бросок, когда монета вращается не как попало, но подобно диску. Жорж пытался мне объяснить тонкость процесса при таком скользящем полёте, но, элегантные и лёгкие вначале, его аэродинамические построения с приближением в поверхности воды превращались в тяжеловесные и сложные конструкции. Во всяком случае, я перестал воспринимать их со слов – не взирая даже на активную жестикуляцию, из-за которой докладчик, если вообразить его в лётном шлеме, стал бы неотличим от увлечённого авиатора, показывающего товарищам занятные фигуры недавнего полёта.
«Надо же! – озадаченно подумал я, потирая подбородок, – и этот век пытается избавить людей от бумаги, сводя всё к вербальному общению и цифровым технологиям…»
Ещё несколько неудачных заходов на посадку (все попытки отклонялись диспетчерскими службами в моём лице), и ладонь Жоржа, чего не бывает с самолётами, замерла в воздухе. Затем он выпрямился, скрестил руки на груди и, будучи ниже ростом, глянул на меня свысока. Мне ничего не оставалось, кроме как реализовать мысль о бумаге и ручке – потянувшись к портфелю, я принялся рыться в нём в поисках чистого листа. Это оказалось не так просто. Что же там, внутри? Так-так, рекламные проспекты, визитки, ручка, телефон, в другом отделении – ворох документов разной степени актуальности, журнал, до которого всё никак не доходят руки, и, наконец, распечатки с приемлемыми полями и, вероятно, чистой, как первый снег, обратной стороной.
– Жорж, у меня к вам небольшое предложение.
Извлекая листы, скреплённые стиплером, вдруг я осознал, что это за текст, вдруг вспомнил, откуда он взялся.
О время среди книг! Что может сравниться с огромной гирляндой зеркал, отражающих и мир во всём его величии, и друг друга, и читателя! Sub specie aeternitatis17, человек – мимолётное существо. Он входит в жизнь внутренне пустым, и за краткий миг существования свою пустоту стремится наполнить знаниями о мире, расширить до размеров вселенной. Не этим ли так притягательны книги? Как прекрасно охватывать мыслью неизвестное, проникать в его суть, формулу, отбрасывать лишнее, соединять разрозненные ниточки представлений в единую сеть и тем постигать универсум, придавать смыслу собственную жизнь. Зарыться в книги, как в стог сена, вдыхать знания, остановить бессмысленный бег…
С точки зрения вечности (лат.).
