Дело понятное, влюбленным день разлуки за год кажется.
– Не застрянем, – успокоил его я. – Два дня еще, не более того. Завтра закончим осмотр судов, затем оценим местные возможности, побываем в Царсовете, а после вернемся в Москву. Я местным деятелям в няньки не нанимался и работать за них не намерен. У меня своих дел по горло, ты знаешь. Вернемся в Москву, подготовим приказ за подписью Троцкого и пусть они тогда пляшут, как караси на сковороде. Приказ есть, сроки указаны – изволь исполнять. Неисполнение приказа есть саботаж. А с саботажниками у нас разговор короткий. Возможно, придется еще наведаться в Царицын, чтобы проконтролировать, как идет работа. Таких скользких типов, как Козлов, непременно следует контролировать.
Заодно и урок Сереже преподал.
– Смотри, – говорю, – как подобное поведение вредит человеку. Вот если бы я увидел, что Козлов радеет за дело, то непременно постарался бы ему помочь. Всем, чем только можно. А такому вот фрукту я помогать принципиально не стану. Буду только спрашивать с него по всей строгости.
Сережа посмотрел на меня задумчиво (сколько лет прошло, а я помню этот его взгляд) и говорит:
– Это если будет с кого спрашивать и за что. Не нравятся мне здесь. Такие защитники чего доброго сдадут Царицын белым, с них станется. А то и сами к белым перейдут.
Я, конечно, рассердился на него за такие слова, прикрикнул:
– Ты это брось! Царицын не Козловы защищают, а революционные солдаты. Межевых видел? То-то же! Вот он – настоящий защитник Царицына и всей Революции в целом! Чтобы я больше таких речей не слышал!
А в голове моей мысль свербит – ох, прав мой юный товарищ, хлебнем мы горя с такими защитниками. Надо поскорее все дела здесь заканчивать, ехать в Москву и докладывать Троцкому. Пусть он примет меры, пока не поздно.
У меня в тот момент и в мыслях не было, что Троцкий мог иметь какие-то свои интересы, отличные от интересов Революции. Недостатки его я замечал, но относил их сугубо к качествам характера. Человек грубый, раздражительный, отчасти высокомерный, но безусловно преданный делу Революции. А как же иначе? Ведь ему сам Ильич доверяет, а Ильич-то знает, кому можно доверять, а кому нельзя.
Я в то время отчасти был идеалистом. Считал, что все члены нашей партии – верные, сознательные большевики, спаянные железной партийной дисциплиной. На фоне прочих партий большевики были самыми дисциплинированными и сам принцип членства сразу же отсеивал случайных людей, которые хотели только считаться большевиками, не исполняя никакой партийной работы.[57] После Октября все мы, большевики, испытывали душевный подъем необычайной силы, который еще больше сплачивал нас. Мы победили! Мы взяли власть! Советская Республика из мечты стала явью. То, что Республика находилась во вражеском окружении, нас не пугало. Мы знали, что мы победим. Победа – дело времени. Любые невзгоды, любые лишения только раззадоривали нас, побуждали работать все лучше и лучше во имя светлого коммунистического будущего.
Но,
Согласно партийному уставу, членом ВКП(б) (КПСС) мог быть гражданин, признающий программу и Устав партии, активно содействующий их осуществлению, работающий в одной из организаций партии, выполняющий все решения партии, а также уплачивающий установленные членские взносы. Членство во многих других партиях (кадеты, социал-демократы и пр.) не подразумевало обязательного участия в работе одной из партийных организаций.
